Колян. Дилогия (СИ) - Евгений Щепетнов

Николай мрачно взглянул на него, и Дмитрий продолжил:

— Налёт был серьёзный, с гранатомётами, но нападавших быстро вымели оттуда как метлой, 150 врагов под стенами осталось, с тех пор туда не суются. Сюда они пробовали прорваться. Как раз после того, как заразы накидали — видно, думали, что мы тут уже вымираем. Так мы им прикурить дали, сколько полегло, не знаю, они своих вытащили, но человек 50, думаю, точно осталось лежать. Ну и нашим досталось, в основном мирным. Эти козлы ведь неожиданно напали, гранаты прямо в центре города разорвались. Да ещё напасть — хрень какая‑то в озере завелась, крокодилы что ли огромные, только с щупальцами, уже несколько людей пропало. Пришлось огородить территорию и со стороны озера. Одно хорошо — с этой стороны ждать нападения нам точно не стоит — чудовища лодки топят, суки. В общем, весело мы тут зажили, время покоя кончилось.

Дмитрий сел на место. Люди за столом нахмурились. Описанная картина не располагала ни к веселью, ни к благодушному настроению. Николай прожевал кусок хлеба с мёдом, запил из чашки парящим чаем, который ему подлила незаметно подошедшая сзади девушка, и проговорил:

— Пока что мне всё ясно, давайте попьём чаю и подумаем, как быть дальше. А пока думаем, кто‑нибудь расскажет мне, что за хрень вы тут придумали насчёт Императора и для чего это всё нужно.

Дмитрий встал:

— Докладывать будет профессор, историк, Оболенский Сергей Михайлович. До Потопа он преподавал в университете историю, теперь преподаёт у нас в кадетском корпусе и в школе. Он обратился в наш совет с предложением, которое мы не могли не рассмотреть и в итоге признали весьма разумным.

Из‑за стола поднялся огромный, как шифоньер, мужчина с окладистой седой бородой, похожий на Микулу Селяниновича их иллюстраций к детским сказкам. Голос его был под стать фигуре — гулкий и басовитый. Николай подумал: «Ни хрена себе профессор, ему бы булаву и щит — вылитый Пересвет. Ему же положено быть хилым, в очочках и с козлиной бородкой». Он хихикнул про себя и подавил смех. «Пересвет» хитро покосился на Николая, как будто прочитав его мысли, и заговорил басом:

— Как следует из докладов руководства, мы, в настоящее время находимся, фактически, в состоянии войны, смуты. В это время может выжить только жёсткая, строго централизованная власть, перешедшая на военное положение. Почему же только самодержавие может выжить в такое время? Я прочту уважаемому совету и нашему Императору, — он опять хитро покосился на Николая и слегка поклонился, — выдержку из труда допотопного, более того — дореволюционного — философа Николая Черняева. Труд называется «Русское самодержавие».

Он поднял со стола синюю, потрёпанную книгу с портретом какого‑то бородатого мужчины на обложке, раскрыл заложенные страницы и хорошо поставленным голосом прочитал:

— Если бы у нас не было самодержавия, Россия никогда не сплотилась бы в один политический организм. Не случайно, а в силу разумной необходимости собирателями русских земель сделались самодержавные московские князья. Не стесненные ни капризами народа, ни аристократическими притязаниями бояр, они могли неуклонно следовать раз усвоенной системе и добиваться своих целей из поколения в поколение, пользуясь всеми выгодами своего положения. Это давало им громадные преимущества перед соперниками и врагами. Взять хотя бы, в виде примера, с одной стороны, Новгород и Псков с их народоправствами, а с другой стороны — московских князей с их неограниченной властью. В Новгороде и в Пскове господствовал какой‑то странный республиканский режим, сильно смахивавший на анархию. Князья призывались и изгонялись по прихоти веча. Их владычество бывало обыкновенно кратковременно, вследствие чего даже самые даровитые из них оказывались бессильными сделать что‑нибудь существенно полезное для уврачевания тяжких внутренних недугов обоих городов. Вече, этот верховный решитель судеб Новгорода и Пскова, зачастую превращалось в разнузданную и дикую толпу, решавшую дела дракой, причем, конечно, не обходилось дело без подкупов и закулисных интриг. Верховодя всем де–юре, вече было в действительности лишь орудием богатых и влиятельных граждан, подкапывавшихся друг под друга и составлявших из голытьбы свои партии, по большей части во имя узкоэгоистических целей. Всем этим искусно пользовались иноземные державы в своих интересах. Очевидно, что при таких условиях ни в Новгороде, ни в Пскове не могло быть ни устойчивой политики, ни твердой власти. Немудрено, что обе республики не могли устоять при столкновении с Москвой; неудивительно, что и другие русские княжества, в которых центральная власть была стесняема то боярскими притязаниями, то вмешательством народа в дела правления, тоже не выдержали соперничества с Москвой и лишились политической самостоятельности. В московском самодержавии заключается разгадка и того торжества, каким закончилась многолетняя борьба России с ее исконными врагами — татарами и поляками. Если бы в Польше королевская власть не пала так низко, России нелегко было бы сломить Посполитую Речь и сначала отторгнуть от нее Малороссию, а затем приступить к разделу остальных земель польской короны. Россия вела борьбу с Польшей, действуя как один человек, беспрекословно повинуясь велениям царской власти; поляки же связывали своих королей по рукам и ногам, бесчинствовали на сеймах и, дорожа всего более шляхетскими вольностями, довели свои вооруженные силы до сущего убожества. Очевидно, что расшатанная внутренними смутами Польша, с ее буйными и своевольными панами, рано или поздно должна была пасть под ударами бедного, слабонаселенного и малокультурного, но прекрасно дисциплинированного Московского государства. Так и случилось.

Профессор поднял глаза от книги и внимательно оглядел всех присутствующих:

— Так что, господа казаки, как видите — ситуация такова, что нам нужна сильная власть, монархия, чтобы народ мог сплотиться вокруг Императора. Нами, группой законотворцев и историков, подготовлены соответствующие законы по коронации императора, престолонаследию, изменены соответственно монархическому строю все юридические законы. Вопрос ещё в том, что рядом с короной обязательно должна стоять духовная власть, подчиняющаяся Императору, как было некогда сделано императрицей Екатериной. Я понимаю, что нам, потомкам советских людей, для которых царь и Сатана — суть одно и то же, трудно принять мысль о монархии. Но наши дети и внуки всё это воспримут как должное, как будто так было всегда. Наши потомки через тысячи лет, а может, и раньше, сами решат — нужна ли им монархия, или не нужна, но нам, в настоящее время, без неё не выжить. И я склоняюсь именно к самодержавию, а не к конституционной монархии, то есть к самому жёсткому и централизованному устройству власти. Время этого требует.