Впереди идущие - Алексей Новиков

Петр Александрович не придал значения цифрам, которыми искусно оперировал коварный гость. Но с какой-то душевной откровенностью признался, что журнал изрядно его тяготит… Где взять время для собственных, давно задуманных литературных трудов?

– Передача «Современника» в аренду освободит вас от всех обременительных занятий, связанных с журналом.

Петр Александрович еще раз осведомился мимоходом, какие именно условия аренды ему предлагают, – признаться, он как-то не обратил внимания на подробности.

Некрасов повторил. Условия была почти сказочные. Никто не мог предложить ничего подобного за аренду «Современника», растерявшего подписчиков после долголетнего управления Плетнева.

Петр Александрович не помнил, конечно, тех времен, когда к нему, как к ректору университета, не раз обращался молодой человек, стремившийся с редкой настойчивостью поступить в университет. Теперь это был издатель и редактор нескольких сборников, прочно вошедших в читательский обиход. Он сулил Петру Александровичу крупный барыш.

Плетнев нахмурился и поднял руку, как бы защищаясь от соблазна.

– Я издаю «Современник», руководствуясь не корыстью, – сказал он, – но единственно на благо России.

На том бы и кончиться разговору. Просто дерзостью был после этого вопрос Некрасова:

– Вы позволите мне побывать у вас в непродолжительном времени?

– Если угодно, в следующий четверг, – неожиданно для себя ответил Петр Александрович.

Встреча состоялась. Некрасов охотно уточнял выгоды, ожидающие Плетнева. А сам нетерпеливо ждал возвращения из Казани Панаева. Пока что в распоряжении будущей редакции не было ни копейки.

Панаев привез двадцать пять тысяч рублей, вырученные за лес, и обещание Толстого внести пай в ближайшее время.

Будущие арендаторы «Современника» стали ездить к Плетневу вместе. Плетнев каждый раз оговаривался: он обсуждает дело, ничего не предрешая. Но как-то так получилось, что было обговорено все: и арендная плата, и проценты с подписчиков, и сроки взноса денег Петру Александровичу.

– Нуте, а неустойка? – спросил Плетнев.

– Какая неустойка? – удивился Панаев.

– Имею в виду хотя бы тот случай, если журнал при новой редакции будет запрещен правительством.

– Вы совершенно правы, – вмешался Некрасов. – Мы должны оградить ваши интересы при всех условиях. Какую сумму неустойки вы хотели бы назвать?

Петр Александрович минуту помедлил и мягким голосом назвал сумму неустойки, небывалую в издательской практике.

– Мы согласны, – твердо заявил Некрасов, прежде чем Панаев пришел в себя. – Теперь можно, стало быть, наметить содержание будущего договора? – Кажется, первый раз Некрасов обнаружил нетерпение.

– Пожалуй, – нерешительно отвечал Плетнев, – если вы назовете имя будущего редактора «Современника», ответственного перед правительством. Доверительно могу сказать вам, господа: вряд ли кто-нибудь из вас может на это рассчитывать. Нет нужды говорить о причинах.

– Что бы вы сказали, Петр Александрович, если бы официальным редактором мы избрали, к примеру, профессора Никитенко? – уверенно спросил Некрасов.

– А! – Плетнев не скрывал своего удовольствия. – Блестящий выбор, свидетельствующий о деловом и разумном подходе к делу. С охотой вручу многоуважаемому профессору Никитенко будущие судьбы «Современника».

Совесть Плетнева была отныне спокойна. Он не отдаст свое детище врагам. Сходит с поля битвы профессор Плетнев – приходит профессор Никитенко. Пусть он грешит порой либеральным краснобайством, но, как искушенный цензор, сумеет охранить благомыслие в новом «Современнике».

– Зачем нам Никитенко? – горячился Панаев, когда снова встретился с Некрасовым. – Почему Никитенко? Мастер он делать гоголь-моголь из каждой мысли, а других достоинств в нем, извините, Николай Алексеевич, не вижу!

– Я бы с большим удовольствием предложил в редакторы Белинского, – спокойно отвечал Некрасов, – но думаю, что Плетнева хватил бы удар, раньше чем он успел бы подписать соглашение с нами.

– Кандидатуру Никитенко разрешите принять тоже за шутку, – Панаев все больше кипятился, – только вряд ли поймут эту шутку наши будущие подписчики!

– Я вовсе не шучу, Иван Иванович! Лучше журнал с Никитенко, чем остаться без журнала.

– Вы рассуждаете так, будто Никитенко только и ждет нашего приглашения. Да он за семь верст учует, чем пахнет для благомыслящего мужа даже формальное соприкосновение с нами!

– А Плетнев? – спросил Некрасов. – Как видите, твердыня пала без штурма. Неприступные ворота открыты золотым ключом. Предложим Никитенко тысяч пять, если не запросит больше.

– Откуда мы наберем такие тысячи? Еще не началось дело, а вы готовы платить направо и налево.

– Надо рисковать, Иван Иванович. Дельный журнал оправдывает все расходы… Журнал! – повторил Некрасов. – Да я и во сне и наяву вижу, каков будет наш «Современник»! Если бы вы знали, что я пережил за месяц канители с Плетневым!

Они подошли к дому на Фонтанке, в котором оба жили.

– Куда вы? – удивился Иван Иванович, видя, что Некрасов не собирается входить в подъезд.

– Мне нужно побыть одному. Буду бродить по улицам и повторять: «Современник» наш!»

– А вдруг сорвется?

– Скорее Нева потечет вспять! – Некрасов быстро пошел по набережной.

Иван Иванович вернулся к себе. Авдотьи Яковлевны дома не оказалось. С тех пор как Панаевы вернулись из Казани, так бывало часто. Авдотья Яковлевна приехала в Петербург похудевшая, почти больная, измученная тайной, которую она так и не решалась раскрыть мужу. Ее смятение, неожиданные слезы, лепет, обрывающийся на полуслове, ее отчуждение многое могли бы объяснить Ивану Ивановичу. Ах эти непостижимые женские нервы!.. Впрочем, сколько ни возвращался Иван Иванович к этой утешительной мысли, прежнего спокойствия не было.

– Я ничего не могу, – призналась Авдотья Яковлевна Некрасову в первую же встречу и горько плакала от сознания своей женской беспомощности.

Напрасно Некрасов говорил ей о невозможности жить в ложном для всех положении, напрасно говорил об унизительной роли, на которую обрекает она и себя и его.

– Неужели ты хочешь, – спрашивал он, – чтобы мне бросили упрек в том, что, деля с Панаевым общие труды, я краду чувства его жены? Если ты не хочешь подумать обо мне, подумай о себе: какой грязью будут в тебя бросать!

– Нам обоим не избежать клеветы. Видишь, как трудно тебе со мной, а будет еще труднее…

Он вырвал наконец ее согласие самому объясниться с Панаевым.

В избранный час, когда Авдотья Яковлевна уехала из дома, Некрасов пришел к Панаеву. Он едва находил нужные слова. Иван Иванович слушал молча, не глядя на собеседника. Некрасову стало еще труднее, когда Иван Иванович вдруг сник, а губы его неожиданно перекосила жалкая улыбка.