Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

Лука смотрел минут пять, как работает Феропонт, и именно эти минуты вернули ему душевное равновесие, больше того, пробудили безотчётную радость. Решился! Отважился! Пусть даже запорет одну заготовку, неважно. Важно другое: человек решил попробовать свои силы, значит, не погас в его душе огонёк. Лука далеко обошёл свой станок, чтобы не вспугнуть Феропонта, и с другой стороны подошёл к Борису Лавочке.

— Завтра в обеденный перерыв состоится профсоюзное собрание, — объявил он. — Разговор пойдёт о тебе и твоём поведении. Будем решать твою судьбу.

Не слова, а тон, спокойный, уверенный, испугал Бориса. Если бы Лука ругался, он бы и бровью не повёл, а вот такой равнодушный голос испугал, будто Лука собрался обрушить на его голову жестокую и неумолимую кару.

— Я завтра не выйду на работу. Можете считать, что на заводе я больше не работаю. Завтра подаю на расчёт, и квиты. Только вас и видел. В печёнках у меня вы все сидите, бюрократы чёртовы!

— Собрание пройдёт и без тебя.

— Как это без меня? — Лавочка выключил мотор, уставился злыми глазами на Луку. — Не имеете права судить меня заочно.

— Судить тебя никто не собирается, хотя, может, и стоило бы. Всем молодым, что недавно переступили порог нашего цеха, завтра в твоём присутствии или без тебя, всё равно, мы расскажем и покажем, что это такое — настоящая честь рабочего человека. Запомни, с тобой или без тебя, а собрание состоится!

— Запомню! — Лавочка с остервенением выругался.

Лука сморщился, как от зубной боли и, не сказав ни слова, отошёл. Издали посмотрел на свой станок. Феропонт по-прежнему склонился над суппортом, планшайба вертится медленно, осторожно. В глазах парня острая сосредоточенность и радость, почти ликование. И пусть это простой фланец, всё равно — деталь установил, выверил и проточил он сам. Один, без подсказки! Хватило смелости и умения. Лука подошёл поближе, остановился у станка. Феропонт оглянулся, вздрогнул, резец дёрнулся, дюралевый фланец скрипнул и вырвался из зажимов планшайбы. Лицо парня покрылось багровыми пятнами, особенно заметными на нежно-розовой коже, глаза испуганно скользнули в сторону, избегая взгляда Луки.

— Я хотел. — начал он сбивчиво. — Я только хотел…

— И очень хорошо, что решился, — перебил его Лука. — Только уж когда берёшься за дело, гайки завёртывай крепче и резец не дёргай.

— Это случайно, от неожиданности. Ты так тихо подошёл, я не слышал…

— А что, нужно, чтобы впереди меня оркестр шёл?

— Нет, я испугался, — сказал Феропонт. — Это у меня, видимо, нервы сдали. Первый же раз один. Вот я и сорвался, тебя увидев. Фланец запорол. Что теперь делать, тебе же, учитель, брак запишут… — Он уже успокоился, принял свой обычный снисходительно-покровительственный тон, спрятался за надёжным щитом развязности.

— Не думаю, — ответил Лука. — Ты же осторожно работал, стружку снял тоненькую, вот здесь миллиметра два уберём и следа не останется.

Он вставил в планшайбу фланец, затянул гайки, включил передачу, не ту, медленную, что была у Феропонта, а скорую: даже взвизгнул, запел серебристый дюраль.

Феропонт посмотрел, как переделывает Лука его работу, и в глазах парня заискрилась откровенная зависть. Ну, почему он сам не мог вот так крепко, надёжно затянуть гайки, пустить станок на полный ход? Ничего не скажешь, красиво работает Лихобор.

— Ну вот, всё на высшем уровне, — сказал Лука, снимая фланец. — Ни один контролёр не придерётся. А я долго смотрел, как ты работал — выйдет из тебя настоящий токарь!

Лицо Феропонта вспыхнуло от удовольствия, потом, словно устыдясь своего чувства, он небрежно заявил:

— Вот она, социалистическая сознательность: инструктор-наставник стоит и любуется своим учеником, ждёт, пока тот запорет заготовку. И даже пальцем не пошевелил, чтобы ему помешать. Ты, конечно, вообразил, что в моём лице воспитал талантливого токаря, зачинателя новой рабочей династии?

— Трепач ты талантливый, это уж точно, здорово у тебя язык подвешен. — Лука засмеялся. — Если бы так работал, как болтаешь, цены бы тебе не было. Но лицо твоё я видел. Очень интересное было выражение…

Феропонт нахмурился, сверкнул на Луку тёмными глазами.

— Едва ли ты смог заметить что-нибудь особенное.

— Ну, особенного, конечно, ничего не было. Тащи на контроль эти фланцы, у нас ещё знаешь сколько работы?

Парень сердито вздохнул и отошёл от станка. Странное чувство охватило его: и недовольство собой (не сумел до конца довести работу), и гордость (всё-таки отважился самостоятельно взяться), и радость от воспоминания о том кратком мгновении, когда довелось почувствовать, как покорно подчиняется мощный станок каждому его движению, и странное смущение оттого, что Лука будто бы прочитал его мысли.

Впрочем, краснеть за них нечего. Не боги горшки обжигают. Токарем он, конечно, будет и докажет всем, какая это несложная задача для такого парня, как Феропонт Тимченко. А вот они конструкторами-композиторами не станут. Хоть тресни! Они будут только слушать его мелодии и млеть под звуки поющих печальнострастных электрогитар. Он всегда мечтал о будущем со сладостным чувством своего превосходства над окружающими, но на этот раз мечты почему-то не принесли ему гордого удовлетворения. Парень даже удивился: с чего бы это, право? Вроде бы ничего особенного не случилось, все на своём месте, но сегодня он впервые в жизни самостоятельно проточил фланец, и от этого как-то непривычно, тревожно на сердце. Словно его красивая мечта дала трещину, пусть слабую, еле заметную, но всё-таки трещину. Глупости, завтра как ветром сдует все эти переживания. Подумаешь, фланец проточил, историческое событие мирового масштаба!

В тот вечер Лука вернулся домой уставший, помылся, лёг. Всё тело ныло от напряжения, но на сердце было легко, покойно и радостно.

С удовольствием почувствовал, как тяжелеют веки, и вздрогнул. В дверь кто-то осторожно постучал. Лука открыл: на пороге стояла Степанида Лавочка, одетая в светлое пальто и оттого ещё более полная и массивная.

— Проходите, Степанида Трофимовна. Садитесь, — предложил Лука, когда женщина, сняв пальто и на удивление легко ступая, прошла в комнату.

— Спасибо. — Она села, и деревянные тонкие ножки стула жалобно скрипнули под её тяжестью. — Не ждал меня? Завтра моего хозяина судить будете…

— Не судить, а обсуждать. Это разные вещи.

— Всё равно суд, как ты его ни называй. Я тебя знаю, Лука, ты парень только на вид крепкий и строгий, а сердце у тебя мягкое. Хорошо это или плохо, гадать не буду. Сейчас ты на меня смотришь и думаешь: зачем её нелёгкая принесла? Наверное, просить за своего муженька, чтобы помягче с ним обошлись на собрании. А я совсем не за этим пришла. Хочу, чтобы вы его не миловали, а три шкуры с него, негодяя, спустили. Помяни моё слово — он сразу прикинется несчастненьким. Я уж всё осознал, скажет, перековался, а вы и развесите уши…

— Он сказал, что на собрание не придёт.

— А я думаю, придёт. Чтобы вас всех разжалобить. Это у него сейчас главная задача. А потом опять за старое примется. Пойми, извелась я… Ведь ребята малые, их жалко. Они же мальчишки, им отец нужен.

— Чего же вы хотите, Степанида Трофимовна?

— Чтобы вы потвёрже с ним были, не размякли, не поддались на его посулы да обещания, чтобы тюрьмы испугался, потому что крадёт он на заводе. И для катушек, и для всякой всячины. Передавать дело в суд не нужно, он того, пожалуй, ещё и не заслужил, но припугнуть надо. Да так, чтобы дошло до него, что с ним не шутки шутят, а дело может бедой обернуться. Очень уж мы все — начальники, родители, жёны — любим, говоря по-учёному, ощутить результаты нашей воспитательной работы, да чтоб побыстрее, чтобы не очень-то ждать их. Встретились, поговорили — и всё: он осознал и перевоспитался, Вы и довольны. А он за порог — и опять в забегаловку, и снова терпи, Степанида Трофимовна. А я больше не могу терпеть! — вдруг крикнула женщина. — Понимаешь ты, не могу!

— И не нужно, — ответил Лука. — Он завтрашнее собрание на всю жизнь запомнит.

— Вот о том я тебя и прошу. — Степанида встала. Она легко прошлась по комнате, посмотрела репродукции на стенах, заглянула на кухню — везде порядок, вымыто, вычищено, но как-то всё по-холостяцки, неуютно, холодно…

— Отчего не женишься? — неожиданно прозвучал вопрос.

— Да кто пойдёт за старого холостяка?

— Пойдут, только свистни. А может, ты тоже фрукт, у чужих молодаек варенички уминаешь за обе щеки?

— Нет, — Лука улыбнулся. — Не уминаю.

— А красуля беременная не к тебе ходит?

— Ко мне? — Лихобор удивился, и Степанида почувствовала его искренность. — Да вы что, в своём уме? Какая красуля?

— А откуда я знаю? Приходила сюда я и решила, что к тебе.

— В подъезде восемьдесят квартир. — Лука рассмеялся. — Нет, Степанида Трофимовна, жаль, но не ко мне… — И помолчав, спросил: — Он сейчас пьяный?