Многорукий бог далайна - Святослав Логинов

Писал Логинов в те поры даже не рассказы, а миниатюры: самая большая укладывалась на две-три машинописные страницы, а порою и на одной их умещалось едва ли не полдюжины. Первая из них - "Грибники" - год спустя была опубликована журналом "Уральский следопыт" (в очередной приезд в Ленинград тамошнего редактора отдела фантастики, великого знатока и подвижника НФ Виталия Бугрова я в числе прочих подсунул ему и подборку логиновских рукописей). Начало было хорошее - да время тяжкое. Бум фантастики начала шестидесятых давно уже превратился в сладкий миф о Золотом веке; публиковалась НФ едва-едва; журналы, ее печатавшие, можно было перечесть по пальцам... Вот так и вышло, что следующий рассказ Логинова появился ни много ни мало - через шесть лет. А первой книжки - вышедшей в приложении к журналу "Молодая гвардия" брошюры "Быль о сказочном звере", куда вошли всего шесть рассказов - Святославу пришлось дожидаться до девяностого года! Правда, почти сразу же увидел свет второй сборник рассказов, побольше - "Если ты один". Две книги в год - неплохой старт, вот только если бы лет на десять пораньше... Но такова уж была судьба литературного поколения, пришедшего в НФ в семидесятые.

Мало-помалу логиновские миниатюры перерастали во все более полнообъемные рассказы. Причем не только фантастические. В поисках литературного заработка Логинов как-то раз подрядился написать рассказ об истории научного открытия. Правда, в конце концов появился он совсем не в журнале "Костер", его заказавшем, а пять лет спустя и под видом очерка в детгизовском сборнике "Хочу все знать! " Но дело было сделано - Логинов увлекся историко-биографическим жанром. Помимо серии рассказов он написал даже (или, по крайней мере, начал писать) несколько повестей - о Мигеле Сервете, о Либавиусе... Отсюда был естественный шаг - к исторической фантастике, разновидности, нечасто встречающейся и, на мой взгляд, весьма привлекательной и увлекательной.

В отличие от некоторых фантастов, которые, обращаясь к этому жанру, пользуются исключительно тем обстоятельством, что читатели, как правило, знают историю ничуть не лучше них, а потому могут спокойно проглотить любые квазиисторические построения и, не моргнув глазом, поверить в самые нелепые анахронизмы, Логинов в своих описаниях всегда достоверен и точен - не в ущерб фантазии, разумеется. Пожалуй, самым ярким образцом его творчества в этом направлении является повесть "Миракль рядового дня", каковую я и рекомендую вниманию интересующихся. Полагаю, впрочем, что лучшее в этом смысле у Святослава Владимировича еще впереди...

Правда, достоверность эта дается дорогой ценой. Я знаю лично одного человека, работающего в такой же манере - исследователя отечественной НФ, моего друга и - временами - соавтора Анатолия Бритикова. Помнится, как-то раз я заметил у него в гараже здоровенную связку бумаг - этак по колено высотой. Неужто, думаю, увлекся Бритиков сбором макулатуры? Было тогда такое - дефицитные книги в обмен на макулатуру... Ан нет: "Это, Андрей, я конспектировал материалы для статьи.,." А статья - страниц двадцать, не больше. Так и Логинов - недавно он мне признался, что для небольшой повести "Яблочко от яблоньки" ему пришлось проштудировать больше двух сотен книг. Такая добросовестная въедливость. может показаться непомерно расточительной. Однако на деле она себя окупает, позволяя автору по-настоящему вжиться в описываемый, воображением творимый мир. И результат достаточно красноречив.

Впрочем, знает этот метод и исключения. Вот, например, "Многорукий бог далайна" был создан исключительно при помощи двухтомного монгольско-русского словаря. Если не считать авторского ума, души и таланта, разумеется.

III

Роман не случайно посвящен Андрею Николаеву. Без этого истового любителя НФ, издателя любительского журнала - фэнзина - "Сизиф", на страницах которого, кстати, был впервые опубликован "Миракль рядового дня", - без этого человека не явился бы на свет "Многорукий бог". Ведь хотя Логинов, преодолевая колоссальное внутреннее сопротивление, сумел-таки от миниатюр постепенно перейти к рассказам, а от рассказов - к повестям, однако дальнейшее расширение эпического пространства представлялось ему и невозможным, и ненужным. Однако Николаев с завидным упорством убеждал, доказывал, требовал - апеллируя к нереализованным авторским потенциям и агоническим стонам страждущих без современных отечественных романов читателей. Логинов долго и мужественно сопротивлялся, но в конце концов капитулировал и пообещал попробовать. В результате за два лета - 1991 и 1992 годов, которые он по обыкновению проводил на Псковщине, в деревушке с угро-финским названием Зарема, робкий замысел превратился в рукопись лежащей перед вами книги. Правда, Андрея" Николаева в Зареме не было, но функции его с успехом выполнял Логинов-самый-младший - Денис. В одиннадцать-двенадцать лет самое время исчезать на весь день, дабы предаваться нехитрым летним загородным радостям. Денис же отдыхал преимущественно по хозяйству и кухарничал, чтобы отец в это время строчил, сидя на чердаке, но зато вечером читал вслух очередные несколько страниц... Так и вспоминается каноническая история о Стивенсоне, ежевечерне читавшем четырнадцатилетнему пасынку Ллойду Осборну очередную главу "Острова сокровищ". Жаль только, постеснялся Святослав Владимирович поставить в посвящении имя сына рядом с Николаевым - что ж, вот я и делаю это за него.

Таковы были внешние, организационные обстоятельства рождения романа. Теперь несколько слов об инструментах, с помощью которых он создавался. Я уже упоминал оба - детскую игру собственного сочинения и двухтомный монгольско-русский словарь. Об игре распространятся особенно не приходится - суть ее становится полностью ясна по мере чтения. Стоит упомянуть лишь одно обстоятельство: игра в романе - не просто первотолчок, в нужную сторону направивший авторское воображение. И даже не только система, управляющая движениями героев и развитием фабулы. Это еще и оправдание подчеркнутой ирреальности мира. Такой мир - классическое "3емля имеет форму чемодана" - в принципе невозможен. Но уже сама откровенно игровая условность заставляет принять его как данность. Противоречия перестают быль врагом писателя. Да, изображай он некую планету, вращающуюся вокруг Ипсилона Индейца, подобные нестыковки оказались бы губительными, привели бы к полной потере читательского доверия. Такое случается сплошь и рядом. А здесь - нет. Ибо в мире далайна возможно все, что изначально оговорено его правилами.

А теперь - о словаре. Общеизвестно, что труднее всего писателям дается измышление искусственного, фантастического языка. Язык в принципе не может быть продуктом индивидуального творчества - его в состоянии создать лишь народ. И те романисты, кто сотворяет собственный мир, заселяет его и наделяет обитателей речью, неизбежно с этой проблемой сталкивается. Проще всего заставить персонажи говорить на родном языке писателя - безо всяких там хитростей и изысков. Большинство фантастов, кстати, именно так и поступает. Сложнее - придумывать имена, термины, топонимы... Как правило, от них за версту разит искусственностью и доморощенностью. Несколько словечек - иногда даже очень удачных - придумать не так уж сложно. Но когда они нужны во множестве... Тут приходится, как правило, просто-напросто обращаться к какому-нибудь не слишком известному потенциальным читателям живому языку. Фрэнк Герберт в "Дюне" использовал для этой цели йеменский диалект арабского; у братьев Стругацких отчетливо прослеживаются вкрапления японского - в "Попытке к бегству", венгерского - в "Обитаемом острове"... Святослав Логинов остановил выбор на монгольском. То есть намеревался-то он воспользоваться чукотским - там, мол, буквы "ы" много, а он ее шибко любит- да словаря не достал. Тут ему и подсунули тот самый, двухтомный.. В монгольском "ы" не густо, зато много буквы "ё", к которой Логинов с детства испытывал прямо-таки мистическую страсть. Впрочем, вам я вооружаться словарем не советую. Хотя в отдельных случаях слова чужого языка и использовались Логиновым в их прямом или ассоциативном значении (так, "Тэнгэр" - это бог; "цэрэг" - солдат, воин; "ван" - феодал; "далайн" - взморье), но по большей части, писатель использовал монгольские слова, ориентируясь исключительно на фонетику. Понадобилось красиво звучащее имя - вот и словечко симпатичное нашлось: "жужикчин"; а что оно в переводе означает "актёр" - значения не имеет... (Ёроол, например, первая половина имени Многорукого, переводится как "благопожелание"; так называется одна из форм монгольского устно-поэтического творчества, автор-импровизатор же именуется "ёрооли".) Сколь успешным оказался результат подобного лингвистического эксперимента - судите сами. Лично мне этот опыт представляется чрезвычайно любопытным и удачным.