Дом с золотыми ставнями - Корреа Эстрада

– Его не устроит никакой результат, – отвечал Суарес. – Разве процесс ему нужен, ему нужна эта женщина!

– Вы думаете, если он узнает, что леди Кассандру можно выиграть, он пустится во все тяжкие? – спросил Санди.

– Если только его противником не буду я, разумеется.

– А потом выйдет моя мамочка, – проворчал Энрике, – затуманит чарами моему папочке голову, папочка проиграется в пух, и раскается в грехах молодости. А в довершение всего блудный папаша, как в романах пишут, – заключит в объятия обретенное чадо и облобызает со слезами. Чудно, господа, чудные шуточки! А ну как чары не подействуют и папочка всех обдерет?

Тут взяло за живое меня.

– Смейся, сынок, смейся! Я не первой руки колдунья, но в чарах понимаю лучше тебя. Если я боялась сеньора Лопеса драной спиной, то он – спроси у тестя, если хочешь знать, каким местом он меня боялся!

Все были готовы покатиться с хохота от этой перепалки, но тут Федерико Суарес грохнул что было силы кулаком по хлипкому ломберному столику:

– Ну-ка, баста! Вы что, не поняли, что между смехом сложили готовый план действий?

Энрике, сынок, ты можешь потешаться над нами, потому что ты прав. Все будет, как ты сказал. Мы его в пух разделаем, и иначе не может быть. К делу, господа!

Сесилия, кто самая лучшая и дорогая портниха в этом городишке? …Подготовка длилась несколько недель.

Заправлял всем дон Федерико. Он за это время раза два ездил в Гавану, устраивая дела, утрясая то, что касалось открытия в кубинской столице отделения английской компании, – кто ж лучше него знал, кому и сколько дать! – попутно выясняя, чем занят кузен и каковы его дела. Каждый раз он прихватывал с собой кого-то из англичан, и их уже заприметили в карточных клубах.

Я уже не говорю о том, что творилось, когда они собирались в доме – потому что, конечно же, отец миссис Вальдес поселился в доме дочери. Мужчины только и делали, что расписывали пульки, робберы и что там было еще. Они упражнялись, набивали руку, разрабатывали тактику, стратегию и сигналы, незаметные и непонятные для чужих. Они в конце концов так спелись, что могли бы пойти в профессиональные шулера.

У нас с Сесилией были свои занятия.

Капитан спросил про портниху не просто так. И портниха, и ювелир, и сапожник, и парикмахер, и особая француженка "для манер" крутились в доме исключительно вокруг моей особы. Я сначала не слишком-то была уверена во всей затее. Мало ли что было двадцать лет назад! Мне шел тридцать восьмой, уже даже не мать семейства, а вовсе бабушка, и рассчитывать на то, что мужчина, пусть даже голову терявший из-за меня, снова потянется за моей юбкой как на веревочке? Я не особо доверяла комплиментам окружавших меня мужчин. Энрике тоже покачивал головой, наблюдая за тем, какую лихорадочную деятельность развил его тесть; но именно Энрике, увидев меня в разгар приготовлений в комнате своей жены, сказал задумчиво:

– Ма, похоже, дело выгорит. В конце-то концов, мы не теряем ничего, если попробуем, верно? Ты его зацепишь, как акулу на приманку, вот поглядишь.

Это меня ободрило. Какая мать не воспрянет духом, когда взрослый сын говорит такие вещи? После этого я стала больше брать в расчет и замечания остальных.

Капитан был взыскателен и придирчив. Он потребовал от сапожника, чтобы тот сделал мне туфли с каблуками в три и четыре дюйма:

– Кто сказал, что шесть с половиной футов – плохой рост для женщины? Рост, достойный королевы, рост, подчеркивающий осанку, разворот плеч, посадку головы!

Сапожник был разбогатевший мулат из отпущенников. Мастер был отличный – он чуть не дюжину туфель сделал мне тогда, на все манеры, и даже самые высокие из каблуков были устойчивы и не подвихивались при ходьбе.

Ювелир был старый еврей в несуразной маленькой шапочке, которая непонятно как держалась на лысой макушке. Он пересмотрел через увеличительное стекло содержимое моей шкатулки, цокал языком, и выговаривал за то, что ценнейшие вещи хранятся без футляров. Поправил погнувшиеся фермуары, заполировал царапины на золоте, подогнал кольца под мою руку и дал несколько хороших советов относительно того, что именно будет мне к лицу и особенно к коже.

– Жемчуг, милая! Мерцающий белый или розовый, в ожерельях, серьгах, фероньере.

Исключите холодный синий сапфир, а так же все красные камни. Турмалин, рубин, топаз на темном фоне потеряют половину прелести. Изумруд? Безусловно. Бриллианты?

Ммм… Одиночные крупные камни вам не пойдут. Только колье и подвески со множеством мелких алмазов.

Кому досталось со мной хлопот, так это портнихе-француженке, мадам Бурна. Мадам хорошо знала наш дом, потому что одевала Сесилию, бежавшую из дома с парой платьев. Сама я одевалась у портных попроще или шила себе сама, так что мадам стала крутить носом, когда Сили сказала, что надо снимать мерку с меня. Боязнь потерять клиента, однако, пересилила.

Сначала француженка эта предложила мне сшить шаровары, казакин и еще какую-то узорчатую хламиду сверху. Она это нарисовала собственноручно в огромном блокноте, с которым не расставалась, когда в комнату постучал капитан. Он взглянул на рисунок, вспылил и разорвал бумагу:

– Вам заказывают не карнавальный костюм, а платье для особо торжественных случаев, мадам!

– Но, сударь, – отвечала портниха со слегка оскорбленным видом, – чернокожие женщины могут позволить себе вещи яркие, броские, экстравагантные.

– Она ничего подобного не может себе позволить, – отрезал дон Федерико. – Извольте шить по последней лондонской моде, из лучших тканей и наитщательнейшим образом! Считайте, что одеваете по меньшей мере герцогиню, соответственно тому, сколько вам платят.

Француженка поджала губы и смолчала. Она взяла свое потом, когда весь город говорил о сумасшедшем испанце, тратящем целое состояние на служанку своей дочери.

Мне от этого было ни холодно, ни жарко… а капитан боялся появления слухов совсем другого рода. Но их не было. Договор есть договор.

Впервые я попробовала, что за штуковина корсет, и поняла, почему так часты обмороки у благородных дам и девиц. Это пытка, это ужас какой-то. Но мои новые платья без корсета не носились.

Могу поклясться: ни у одной негритянки из хозяйских любимиц не было никогда таких платьев. Портниха была опытна и знала, что говорила: у черных своя манера одеваться, и если бы какая-нибудь щеголиха вздумала подражать в одежде и манерах белой даме, это выглядело бы или смешно, или вызывающе. Я сама не носила шикарных нарядов, хотя могла бы их себе позволить – как раз из-за того, чтобы не привлекать лишнего внимания. Но коль скоро от меня потребовалось обратное – извольте! Шелк, бархат, дорогие кружева, невесомые накидки. Голые руки, голые плечи, грудь открыта почти до сосков, талия перетянута так, что задохнуться можно.

Мои волосы! Чего только не вытворял с ними парикмахер, тоже француз, чего я не терпела, сидя в кресле часами! Мне кажется, ему просто нравилось играть с моими шестнадцатью косами. Он их расчесывал и взбивал, образуя целую тучу над головой, он свивал и сплетал, строя немыслимые вавилоны, он нанизывал на живые волосы бусы, он перепробовал все мази, помады, притирания и едва не сорок сортов всякого мыла. Он даже пытался их распрямлять – но из этого ничего не вышло.

В разгар мучений пришел капитан, ведя еще одну француженку – то ли мадам Шарнье, то ли мадам Тарнье, не припомню сейчас. Он сказал ей, указывая на меня:

– Эта женщина – природный алмаз. Мне нужно огранить его в бриллиант, который ослепил бы любого.

Почтенную куму-сводню было ничем не удивить.

– Что ж, – сказала она, – черные алмазы редко встречаются, но тем дороже их ценят. Была бы огранка хороша!

Мадам стала руководить усилиями тех, кто готовил меня в сражение. Она подбирала ткани для платьев и белья, выискивала кружева с нужным узором, блонды какого-то определенного оттенка, газовые накидки в тон, подбирала к прическе определенные украшения, а к каждому платью – туфли, веер и все остальное. Она решительно удавливала меня корсетом, – ни ей, ни Сесилии не удавалось затянуть мою броню так туго, как хотелось бы мадам, и на помощь призывался обыкновенно мой младший сын. Филомено, в семнадцать лет почти догнавший в росте отца и имевший кулаки в хорошую кувалду, не раз рвал шелковые шнуры, получив от мадам неизменное задание:

– Утяни-ка мамочку до размера двух своих ладоней!

Сделать это ни разу не удавалось – сопротивлялась добротная широкая кость, – но сын старался от души и всегда веселился при этом.

Кошмар, что такое эти корсеты, слава богу, что их перестают носить, – у меня кости ноют при одном воспоминании, столько-то лет спустя! А ведь в них надо было ходить, танцевать – словом, двигаться, и мадам часами гоняла меня по верхней гостиной, где зеркалами была выложена одна из стен; словно солдата на плацу, – затянутую до отказа, сзади тянется шлейф, в руке веер, каблуки как ходули, туда-сюда: изящнее держи веер, поворот головы слегка влево, улыбнись, взгляни в угол, потом на кончик носа, потом на меня, меньше раскачивай бедрами при ходьбе, не сметь упирать руки в бок!