Жестокий век - Исай Калашников

Когда он остановил иноходца и пытливым взглядом скользнул по лицу Итургена, у того обомлело сердце – хан Тэмуджин.

– Ну и как? – спросил он у Мухали.

– Все хорошо! Ван-хан беспечен, как весенняя кукушка.

– Зачем здесь этот?

– Он привез доспехи Хасару, – скалил зубы Мухали.

– Может он что-то рассказать?

– Нет, хан. Обо всем выспросил дорогой.

Примчался Хасар. Увидев Итургена в золотых доспехах, хищно ощерился.

– А-а, попался!.. Брат, дай его мне.

– Бери. – Хан тронул коня, за ним поехали Мухали и Субэдэй-багатур.

– Сейчас же снимай доспехи! – крикнул Хасар.

Итурген покорно стянул с головы шлем, стащил с плеч куяк. Передав доспехи нукерам, Хасар выхватил меч, коротко взмахнул и с потягом рубанул Итургена.

Когда в курень примчался дозорный и заорал во все горло «Враги!», Нилха-Сангун презрительно бросил:

– Трус! Кучка нукеров Хасара показалась тебе тысячным войском?

– Какая кучка? Не меньше шести тысяч воинов идут на курень! Сам посмотри!

Вдали, над сопками, вспухло темное облако пыли. С той стороны, побросав стада, скакали пастухи и близкие дозорные. Нилха-Сангун велел бить тревогу, сам побежал в шатер отца. Ван-хан, худой, длинный, тоже смотрел на облако пыли, качал седой головой.

– Горе нам, сын… Обманулись мы с тобой, ох, как обманулись!

– Неужели Тэмуджин?

– Кто же еще? – Ван-хан сердито дернул плечами.

К шатру бежали нойоны, их нукеры, воины, на ходу натягивая доспехи, пристегивая мечи. Женщины хватали ребятишек и тащили в юрты. Вскочив на чьего-то коня, Нилха-Сангун понесся по куреню, подымая и подгоняя людей.

Бегом покатили телеги, окружая ими курень, потащили скатки войлоков и мешки с шерстью – укрытие для хорчи – стрелков.

А на сопках вокруг куреня уже маячили всадники. Передовые сотни неторопливо, будто возвращаясь домой, двинулись на курень. И вдруг сорвались, рассыпались, с устрашающим ревом кинулись к тележным укрытиям.

Навстречу им взметнулась туча стрел, и воздух загудел от стонущих звуков свистулек. Не доскакав до телег, воины Тэмуджина выпустили по две-три стрелы, повернули коней, умчались, оставив убитых и раненых. Нилха-Сангун облегченно передохнул. Но в это время другие сотни полезли на курень с противоположной стороны. Нилха-Сангун поскакал туда, увлекая за собой воинов. Отбили. Но воины Тэмуджина бросились на курень рядом. Одни отскакивали, другие налетали, и невозможно было предугадать, в каком месте ударят в следующий раз. Нилха-Сангуну и его воинам некогда было утереть пот со лба. И только темнота принесла передышку.

Все нойоны собрались в шатер Ван-хана. Горел светильник. Хан, словно озябнув, тянул к нему руки. Пальцы слегка подрагивали. Халат свисал с худых плеч крупными складками.

– Послали за помощью в другие курени? – спросил он.

– Куда пошлешь? – Нилха-Сангун отдернул полог шатра.

В густой темноте вокруг куреня волчьими глазами светились огни.

Ван-хан не поднял головы, не мигая смотрел на пламя светильника.

– Эх, отец, не мы ли просили тебя – добей Тэмуджина! Пожалел…

– Что говорить о прошлогоднем снеге, сын… Курень мы, кажется, не удержим. Не сдаться ли нам?

Нилха-Сангун подскочил.

– Никогда! Никогда я не склоню голову перед Тэмуджином! Хочешь моей смерти, убей лучше сам.

– Помолчи, Нилха-Сангун!.. Безмерно устал я от всего…

Посидев в глубокой задумчивости, Ван-хан вдруг поднялся, потребовал коня.

– Я поеду к Тэмуджину.

Нилха-Сангун пробовал удержать его, но хан молча сел в седло и один, без охраны, поскакал в стан врага.

Ван-хан не знал, о чем будет говорить с Тэмуджином, ему просто нестерпимо захотелось увидеть его. Караулы Тэмуджина заставили его спешиться, окружив тесным кольцом, будто пленника, повели меж ярко пылающих огней к палатке. Перед входом он остановился, собираясь с мыслями, но его грубо подтолкнули в спину древком копья.

В окружении ближних нойонов Тэмуджин сидел на войлоке, уперев руки в колени подвернутых под себя ног. Взгляд, устремленный на Ван-хана, был холоден, жесток.

Ван-хан ехал сюда, надеясь увидеть того Тэмуджина, которому он отдал часть отцовской любви. Но перед ним был другой Тэмуджин, какого он еще не знал, – чужой, надменный, недоступный.

– Садись, хан-отец.

Привычное «хан-отец» прозвучало сейчас как скрытое издевательство, и Ван-хан с тоской подумал, что приехал напрасно.

– Ты пришел просить о милости?

– Нет. – Ван-хан медленно покачал седой головой. – Я приехал в последний раз посмотреть тебе в лицо. Я любил тебя, Тэмуджин.

Дрогнули рыжие усы, обнажились белые зубы хана, собрались морщины у глаз – он смеялся беззвучным смехом.

– Я ощутил твою любовь, хан-отец, когда ты прижал меня к горам.

– Ты забываешь добро и хорошо помнишь зло.

– Я помню все, что надлежит помнить. Поэтому, хан-отец, не убью тебя. Дам тебе шатер, коня, дойных кобылиц. Живи. Но свой улус отдай мне.

С запоздалым раскаянием Ван-хан понял, что он был слеп. Джамуха оказался прозорливее, быстрее и лучше всех он разглядел нутро своего анды, человека без совести, без жалости, ненасытного в жадности.

Ван-хан поднялся.

– Можешь убить меня сейчас. Мне ненавистен этот мир. Я всю жизнь воевал со злом. Мне мало довелось сделать доброго. Но и то немногое превратилось во зло. Ты обманул меня, как не обманывал никто другой. Будь же проклят!

Он вышел. Никто его не удерживал. Ван-хан, спотыкаясь в темноте, побрел в свой курень.

Утром, едва развиднелось, воины Тэмуджина снова начали терзать курень со всех сторон. И все злее, яростнее становились их наскоки, а сопротивление кэрэитов слабело. Нилха-Сангун видел – конец близок, но не мог примириться с этим, кружил по куреню, где окриком, где плетью подбадривал и воинов, и нойонов. И только когда отдельные храбрецы Тэмуджина начали перескакивать через телеги, когда в ход пошли мечи и копья, велел Алтун-Ашуху заседлать десяток коней и подвести к шатру отца.

Сам, забежав в юрту какого-то харачу, схватил рваный халат, переоделся, другой такой же халат взял для отца, нужен был еще один, для сына Тусаху, но искать уже было некогда. Шум сражения приближался.

Ван-хан отказался было переодеваться. Нилха-Сангун чуть не силой стянул с него халат и надел рвань харачу. Алтун-Ашух с лошадьми уже ждал их. От шатра Нилха-Сангун бросился к своей юрте, закричал, не слезая с коня:

– Скорее!

Выглянула жена. Не сразу узнала его в чужой одежде и не поняла, куда он ее зовет, а поняв, стала суетливо бегать по юрте, что-то собирать, совать в руки Чаур-беки и Тусаху. Наконец все трое вышли из юрты, но сесть на коней не успели. Откуда-то вылетели всадники, размахивая мечами, копьями, стоптали их. Поворачивая коня, Нилха-Сангун увидел, как вскочил с земли, побежал, пригибаясь, сын, но копье ударило ему в спину…

Воины Тэмуджина заполнили курень. Никем не узнанные, Нилха-Сангун и Ван-хан выскользнули из него, поехали в сопки, скрылись за ними. Ван-хан все время оглядывался, и слезы катились по его рябому лицу…

…Ветер клонил к стремнине речки Некун-усун гибкие ветки тальников.

Конь Нилха-Сангуна напился и вынес всадника на берег. К речке спустился Ван-хан, спешился, ослабил подпруги, разнуздал лошадь. Нилха-Сангун не стал его ждать, поехал шагом по берегу. Ветер донес звуки, похожие на голоса людей. Нилха-Сангун остановился, попятил лошадь в кусты. За речкой были найманские кочевья, и кто знает, что сулит им встреча с давними недругами. Окликнул отца. Но он его не услышал, стоял, задумчиво поглаживая шею коня, смотрел на воду. С той стороны спустился десяток всадников, увидев Ван-хана, они перемахнули речку.

– Вы кто такие? – спросил Ван-хан, вскинув голову.

Нойон в островерхом железном шлеме, с кривой саблей на боку удивленно-насмешливо воскликнул:

– Он у нас спрашивает! Чего тут выглядываешь, вонючий харачу?

– Тебе не стыдно так говорить со старшим?

– А, да ты еще и нагл! Говори быстро: чего здесь вынюхиваешь? – Нойон выхватил саблю, повертел угрожающе над головой Ван-хана, плашмя ударил по спине.

– Да как ты смеешь?! Я – хан кэрэитов. Я Ван-хан.

– А, да ты еще и лжив! Говори правду или зарублю!

– Я хан кэрэитов! Хан! – кричал Ван-хан, и голос его срывался.

Нойон привстал на стременах. Сабля взлетела и со свистом опустилась.

Хан упал без стона, без звука. Нилха-Сангун, чтобы не закричать, затолкал в рот рукав халата. Найманы сразу же ускакали. Он подъехал к отцу. Из страшной раны, отвалившей плечо, в речку сбегала кровь, ее подхватывали светлые струи и уносили вниз. Нилха-Сангун постоял, кусая губы, тяжело взобрался на лошадь. Нет отца, нет сына, нет ханства. Ничего.

Конь шагал по песчаным наносам. Копыта оставляли глубокие вмятины, но ветер тут же засыпал, заглаживал следы. Навсегда…

Глава 12

Таян-хан найманский перекочевывал на зимние пастбища. Его походную юрту, установленную на широкой телеге с огромными колесами, везли восемь пар волов. За юртой на одинаковых рыжих конях, в одинаковых шлемах молча ехали караульные. Они не пустили Джамуху в юрту: у хана послеобеденный сон. От злости Джамуха вздыбил жеребца, поскакал разыскивать кого-либо из старших нойонов. Увидел главноначальствующего над писцами уйгура Татунг-а, крикнул: