Космическая трилогия - Клайв Льюис

В большом очаге горел огонь, освещая миссис Димбл, которая сидела в кресле и, по-видимому, чистила овощи. Айви Мэггс и Камилла делали что-то у плиты (должно быть, очагом не пользовались), а в других дверях стоял, вытирая руки, высокий полуседой человек. Вероятно, он только что вошел из сада.

— Идите к нам, Джейн, — радушно сказала миссис Димбл. — Сегодня мы не ждем от вас работы. Посидите тут с нами, поболтаем. Это мистер Макфи{90}, хотя сегодня не его день. Пускай он лучше сам представится.

Мистер Макфи вытер наконец руки, бережно повесил полотенце за дверью, подошел и не без учтивости поклонился. Джейн протянула ему руку. У него рука была большая, шершавая, а лицо — умное и худое.

— Рад вас видеть, миссис Стэддок, — сказал он.

— Не верьте ему, Джейн, — сказала миссис Димбл. — Он тут ваш первый враг. Снам вашим не верит.

— Миссис Димбл! — сказал Макфи. — Я неоднократно объяснял вам разницу между субъективным доверием и научной достоверностью. Первая относится к психологии…

— …а от второй просто жизни нет, — сказала миссис Димбл.

— Это неправда, миссис Стэддок, — сказал Макфи. — Я очень рад вам. Мои личные чувства никак не связаны с тем, что я требую строго научных опытов, которые подтвердили бы гипотезу относительно ваших снов.

— Конечно, — неуверенно, даже растерянно сказала Джейн, — вы имеете полное право на собственное мнение…

Женщины засмеялись, а Макфи ответил, перекрывая голосом смех:

— Миссис Стэддок, у меня нет мнений. Я устанавливаю факты. Если бы на свете было поменьше мнений, — он поморщился, — меньше бы говорили и печатали глупостей.

— А кто у нас больше всех говорит? — сказала Айви Мэггс. Джейн удивилась: Макфи не реагировал. Он вынул оловянную табакерку и взял понюшку табаку.

— Чего вы тут топчетесь? — спросила Айви Мэггс. — Сегодня день женский.

— Вы мне чаю не оставили? — спросил Макфи.

— Надо вовремя приходить, — сказала Айви, и Джейн подумала, что она говорит с ним точно так же, как с медведем.

— Занят был, — сказал Макфи, садясь к столу. — Полол сельдерей. Где-где, а в огороде женщине не разобраться.

— Что такое «женский день»? — спросила Джейн.

— У нас нет слуг, — отвечала матушка Димбл, — мы сами все делаем. Один день — женщины, другой — мужчины. Простите? Нет, это очень разумно. Он считает, что мужчины и женщины не могут хозяйничать вместе, поссорятся. Конечно, мы в мужской день не слишком придираемся, но вообще все идет хорошо.

— С чего же им ссориться? — спросила Джейн.

— Разные методы, дорогая. Мужчина не может помогать. Сам он хозяйничать может, а помогать — нет. А если помогает, сердится.

— Сотрудничество разнополых лиц, — сказал Макфи, — затрудняет главным образом то, что женщины не употребляют существительных. Если вместе хозяйничают мужчины, один попросит: «Поставь эту миску в другую, побольше, которая стоит на верхней полке буфета». Женщина скажет: «Поставь вот это в то, вон туда». Если же вы спросите, куда именно, она ответит: «Ну, туда!» — и рассердится.

— Вот ваш чай, — сказала Айви Мэггс. — И пирога вам дам, хотя и не заслужили. А поедите, идите наверх, говорите про ваши существительные.

— Не про существительные, а при помощи существительных, — сказал Макфи, но она уже вышла.

Джейн воспользовалась этим, чтобы тихо сказать миссис Димбл:

— Миссис Мэггс тут совсем как дома.

— Она дома и есть, — отвечала матушка Димбл. — Ей больше негде жить.

— Вы хотите сказать, наш хозяин ее приютил?

— Вот именно. А почему вы спрашиваете?

— Ну… не знаю… Все же странно, когда она зовет вас матушкой. Надеюсь, я не сноб, но все-таки…

— Вы забыли, он и нас приютил. Мы тут тоже из милости.

— Вы шутите?

— Ничуть. И мы и она живем здесь, потому что нам негде жить. Во всяком случае, нам с Айви. Сесил — дело другое.

— А он знает, что она так со всеми разговаривает?

— Дорогая, откуда мне знать, что знает он!

— Понимаете, он мне говорил, что равенство не так уж важно. А у него в доме… весьма демократические порядки.

— Должно быть, он говорил о духовном равенстве, — сказала матушка Димбл, — а вы ведь не считаете, что вы духовно выше Айви? Или же он говорил о браке.

— Вы понимаете его взгляды на брак?

— Дорогая, он очень мудрый человек. Но он — мужчина, да еще и неженатый. Когда он рассуждает о браке, мне все кажется, зачем столько умных слов, это ведь так просто, само собой понятно. Но многим молодым женщинам не вредно его послушать.

— Вы их не очень жалуете, миссис Димбл?..

— Да, может быть, я несправедлива. Нам было легче. Нас воспитывали на молитвеннике и на книжках со счастливым концом. Мы были готовы любить, чтить, повиноваться, и носили юбки, и танцевали вальс…

— Вальс такой красивый, — сказала Айви, которая уже принесла пирог, — такой старинный.

Тут открылась дверь и послышался голос:

— Если идешь, иди!

И в комнату впорхнула очень красивая галка. За нею вошел мистер Бультитьюд, за ним — Артур Деннистон.

— Сколько вам говорить, — сказала Айви Мэггс, — не водите вы его сюда, когда мы обед готовим!

Тем временем медведь, не догадываясь о ее недовольстве, пересек кухню (как он думал — никому не мешая) и уселся за креслом матушки Димбл.

— Доктор Димбл только что приехал, — сказал ей Артур, — он пошел наверх. Вас тоже там ждут, Макфи.

3

Марк спустился к завтраку в хорошем настроении. Все говорили о том, что бунт прошел прекрасно, и он с удовольствием прочитал в утренних газетах свои статьи. Еще приятней ему стало, когда он услышал, как их обсуждают Стил и Коссер. Они явно не знали, что статьи написаны заранее, и не подозревали, кто их написал. У него все шло в это утро как нельзя лучше. Еще до завтрака он перекинулся словом о будущем Эджстоу и с Фростом, и с Феей, и с самим Уизером. Все они считали, что правительство прислушается к голосу народа (выраженному в газетах) и поставит город хотя бы на время под надзор институтской полиции. Введут чрезвычайное положение, дадут кому-нибудь полную власть. Больше всего подошел бы Феверстон. Как член парламента он представляет нацию, как сотрудник Брэктона — университет, как сотрудник института — институт. Словом, в нем слились воедино все стороны, которые иначе могли бы прийти в столкновение; статьи, которые Марк должен был написать об этом к вечеру, напишутся сами собой. Но и это не все. Из разговоров стало ясно, что есть и другая цель: в свое время, когда вражда к институту дойдет до апогея, Феверстоном можно пожертвовать. Конечно, говорилось это туманней и короче, но Марку было совершенно ясно, что Феверстон уже не в самом избранном кругу. Фея заметила: «Что с Дика взять, политик!..» Уизер, глубоко вздохнув, был вынужден признать, что дарования лорда Феверстона приносили больше плодов на ранней стадии его научного пути. Марк не собирался подсиживать его и даже не хотел, чтобы его подсидел кто-нибудь другой; но все это было ему приятно. Приятно было и то, что он (как выражался он про себя) «вышел на Фроста». Он знал по опыту, что везде есть незаметный человек, на котором почти все держится, и было большой удачей даже узнать, кто это. Конечно, Марку не нравилась рыбья холодность Фроста и какая-то излишняя правильность его черт, но каждое его слово (а говорил он мало) било в точку, и Марк наслаждался беседами с ним. Вообще, удовольствие от беседы все меньше зависело от приязни к собеседнику. Началось это, когда Марк стал своим среди прогрессистов; и он считал, что это свидетельствует о зрелости.