На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто же это такой прыткий? – задаю я вопрос.
– Ладно, оставим, – говорит Николай, уже пришедший в себя, и добавляет: – Я ему сказал, дураку: «Если только там жертвы будут, под трибунал пойдешь».
– Товарищ капитан, товарищ лейтенант, блинчики кушать с пылу с жару. – Ефим ставит тарелку с оладьями на плоский камень и улыбаясь отходит в сторону. Его товарищи по наряду, Логинов и Смилык аппетитно чавкают лежа на животе во мху за гранитными валунами.
После завтрака отправляемся вместе с Коваленко в штаб полка. Из госпиталя вернулся Солопиченко, который должен вновь принять свой дивизион, а Коваленко приступит к исполнению обязанностей начальника штаба полка. Предстоит оформление кучи бумаг и введение каждого в курс дела. Мы идем по той же дороге, среди густого и высокого леса.
– Смотри-ка, – говорит Николай Коваленко, – «рама» кружит. Не нашу ли штабную поляну прощупывает?!
Подойдя к расположению штаба полка, на самом открытом месте, еще издали, увидели мы странную толпу солдат. Они стояли плотной массой, сгрудившись в кучу и как бы боясь оторваться друг от друга. Лица у солдат хмурые, отчужденные – независимо от возраста. Взгляд то ли рассеянный, то ли слишком замкнутый.
– Откуда такие? – спрашиваем мы у Видонова.
– Новое пополнение, – хмыкнув, отвечает тот, – из Тернопольской области. Двадцать четыре человека. И чё с ними делать? Стоят как бараны и ни на что не реагируют. Вчера их в тыловых банях парили, накормили, дообмундировали. Сегодня они вон в траншеях ночевали.
– Поговорить с ними никто не пытался? – спросил Коваленко.
– Как же, сам Шаблий с ними что-то по-хохляцки гутарил. Только они – ноль внимания. «Мрачные мужики», – сказал командир полка.
– Тяжко им тут, – говорит Коваленко, – Карелия – это тебе не Тернопольщина. Они тут среди лесов, озер и болот чувствуют себя как на краю света. Да и что им наша Россия – они ее и своей-то не считают!
– По батареям их надо разводить, – как-то мрачно бросил реплику Вася Видонов, – только там этих «чумаков», может, и обтешут малость.
Едва Видонов произнес последнюю фразу, чуткое ухо артиллеристов уже уловило дальние раскаты выстрелов тяжелых батарей противника. Моментально всех праздношатающихся как ветром сдунуло: такова была реакция старослужащих солдат, тотчас попрятавшихся в траншеях и землянках. Лишь тернопольские мужики стояли не двигаясь и только еще упрямее сбивались в плотную кучу. На крики и знаки солдат они не реагировали и с мрачным озлоблением лишь озирались вокруг. Первый же снаряд, разорвавшийся поблизости, вырвал из их среды и первые жертвы. Но и тогда они продолжали упрямо стоять на месте, вопя и причитая над ранеными и убитыми. А новые разрывы снарядов находили себе все новые и новые жертвы.
– Ой, Мыкола, Святый Мыкола! – слышим мы причитания тернопольских мужиков. – Ой, шось же ж тэпэр з намы буде? Ой, ёой же ж лышенько нам, як же ж лышенько! Ой, Мыкола, Святый Мыкола!
Лишь некоторых из них удалось затащить в укрытие и таким образом спасти от гибели. Из двадцати четырех человек под снарядами погибло восемнадцать. В живых осталось шесть. И среди них трудолюбивый Мось, некогда служивший в польской армии, голосистый запевала Хома, силач Марчук и безотказный Сапидон – сапожник, умевший не только тачать сапоги, но и вырезать колодки по ноге.
После налета командир полка собрал офицеров управления и штаба и, как выражаются, устроил «хорошую головомойку».
К вечеру я вернулся на НП. Тут господствовала идиллическая тишина. Разведчики лежали на прогретом за день мху, и Юхвим Лищенко пел свои переливчатые южнорусские напевы, подыгрывая изредка на трофейной губной гармонике. Смотря на этих молодых и веселых ребят, я никак не мог вместить того контраста, свидетелем которого я оказался сегодня.
– А шось, товарищ лейтенант, – обратился ко мне Лищенко, – слышно, у штабе сегодня яких-то хлопцив дуже покалечило?
– Было такое дело, – ответил я, – новый набор, с Тернопольщины, мужики все необстрелянные.
– Да, дикие воны уси, – заметил Смилык, – я по тридцать девятому их знаю. Бывал у тех местах. Европа! Европа! Культура там и все такое. А мужики дикие. С достатком, а дикие.
– Это ж точно! – соглашается Ефим.
Спать легли прямо у камней на мху, завернувшись в одеяла и плащ-палатки. День был теплый, и воздух основательно прогрелся. Сырости и похолодания следовало ожидать лишь под утро, на рассвете.
16 июля. В начале первого после сильного артналета финны, очевидно, решили провести разведку боем. После первого же разрыва все мы быстро заняли свои места. Я старался выяснить обстановку, но в темноте мог лишь ориентироваться по вспышкам выстрелов и разрывов. Скалу нашу не трогали. Интенсивная автоматная и пулеметная перестрелка шла там – внизу, где проходил передний край и полк Савченко держал оборону. Через некоторое время оба наших дивизиона поставили мощную стену разрывов заградогня, и финны отошли на исходный рубеж, оставляя убитых и раненых. Запищал зуммер, и в телефонной трубке я услышал голос командира полка:
– Как там у вас?
– Всё в порядке! Контратака отбита. Все на месте, потерь нет.
– Будьте внимательны, – предупреждает Шаблий, – финны, должно быть, проверяют, нет ли с нашей стороны смены частей.
Так оно и есть. На протяжении всего дня на нашем участке происходила смена частей: новая часть, проходя сквозь боевые порядки «старожилов», занимала оборону первой линии траншей, а старая часть, передав недвижимое имущество и инженерные сооружения, развединформацию и схему огня, выводилась в тыл. Процедура эта довольно длительная, требующая особой осторожности, тщательной маскировки и хорошо спланированного графика движения подразделений. Иначе ничего, кроме суеты и толкотни, на дорогах и в траншеях не получится. Помимо всего, следовало опасаться артиллерии и минометов противника. И если бы меняющиеся части могли попасть под минометную профилактику финнов, подобно тому как вчера это случилось с тернопольскими мужиками, возникла бы страшная и критическая ситуация.
Спустившись вниз со скалы, я наблюдал, как шли на передовую, продираясь сквозь лес и обходя открытые места, нестройные толпы солдат. Вначале они показались мне такими же, как и наши, в стиранных и перестиранных, задубленных от пота, блеклых гимнастерках, с вещевыми мешками за спиной и скатками через плечо. Но чем больше всматривался я в лица этих солдат, тем чаше чувство неосознанного беспокойства проникало мне в сердце. В чем дело, думал я, что так волнует душу при виде этих обычных русских мужиков?! Наконец догадался – лица этих людей! Вот что подсознательно беспокоило
