Остров - Робер Мерль

Тумата вытаращила глаза, а Ороа даже забыла фыркнуть. Ваа посмотрела по очереди на своих товарок, положила руку на плечо Парсела, прижалась к нему и сказала с гордостью:

— Он меня побил.

Ящик с инструментами Маклеода был почти так же велик и тяжел, как гроб. Ороа вызвалась помочь Парселу отнести его к нему домой. Ваа и Тумата тоже предложили свою помощь. Вскоре Авапуи с Итиотой бросились им на подмогу. Парсел вернулся домой с удвоенной свитой, и по дороге ему удавалось лишь чуть поддерживать крышку ящика. Ящик осторожно опустили на пол. Конечно, он оказался запертым на замок. Ороа побежала за ключом, и когда она примчалась обратно, Парсел стал на колени, отпер замок и замер в восхищении. Какие чудесные, какие изумительные инструменты! Ни единого пятнышка ржавчины, сверкающие, прекрасно отточенные лезвия, полированные, блестящие рукоятки… Но вдруг разговоры у него за спиной разом умолкли. Он обернулся, за порогом стояла Ивоа, а остальные женщины исчезли.

Парсел радостно вскочил с пола и, подходя к ней, невольно взглянул на ее руки. Они неподвижно висели вдоль тела, ладони были разжаты, пусты. Ивоа послушалась его, но ее послушание означало отказ.

Парсел резко остановился: от огорчения и разочарования он не находил слов. Взгляд его скользнул вверх и встретился с глазами Ивоа. Все те же глаза, все то же лицо, но в один миг они стали для него чужими.

— Адамо, — нежно сказала Ивоа.

Парсел проглотил слюну. Черты ее заострились, лицо похудело, блестящий живот выдавался вперед, казалось, ей было трудно стоять на ногах.

— Садись, — проговорил он вполголоса.

Он подвел Ивоа к креслу, а сам принялся ходить по комнате. Между ними легло молчание, и она не пыталась его прервать. Парсел с грустью чувствовал свое бессилие. Опять надо говорить, объяснять, убеждать… Что толку? Сколько слов произнес он за те восемь месяцев, что они провели на острове, стараясь убедить Мэсона, Маклеода, Бэкера, таитян! И все напрасно. Он объяснял, он убеждал… И натыкался на стену! Не глядя на Ивоа, он сказал бесцветным голосом:

— Ты не хочешь отдать мне ружье?

— Нет. — И добавила: — Еще не время.

— Почему?

— Мы думаем, что еще не время.

— Кто «мы»?

— Омаата, Итиа, я…

— Почему?

Она пожала плечами и сделала неопределенный жест правой рукой. Он отвернулся. Вечно какие-то тайны, неясные намеки, необъяснимые причины…

— Почему? — повторил он с гневом. — Вот уже четыре дня как война кончилась. А Тетаити не выходит из «па». Надо что-то сделать, чтобы восстановить доверие.

— Да, — ответила она, — это правда. Но не сейчас.

— Почему не сейчас?

Она взглянула на Парсела. Он пристально смотрел на нее своими красивыми голубыми глазами перитани. Серьезные, озабоченные глаза. Она почувствовала, что вот-вот растает от нежности. Ауэ, бедный Адамо, какой же он несчастный, у него такая жадная голова, она вечно хочет знать «почему»…

— Ему еще хочется тебя убить, — сказала она наконец.

— Как ты можешь знать?

Она вздохнула. Нет, этому не будет конца. Сначала «почему», потом «как», снова «почему», снова «как»… Бедный Адамо, его голова никогда не знает покоя…

— А когда ему расхочется меня убить, ты тоже знаешь?

Она серьезно посмотрела на него. Ни один таитянин не понимает иронии.

— Нет, — ответила она простодушно. — Этого я не знаю.

Он прошелся по комнате, не глядя на нее.

— Ну что ж, тогда доверь свое ружье Омаате, а сама возвращайся ко мне.

Она отрицательно покачала головой.

— В твоем положении?

— Я твоя жена, — проговорила она с гордостью. — Я должна сама охранять тебя.

Он бросил на нее быстрый взгляд и тотчас отвел глаза. Сложив руки на коленях, Ивоа подумала с радостью: «Он меня любит. Ах, как он меня любит! Ему хочется взять меня на руки, погладить мне живот и ребенка, которого я ношу. Но он сердится, — подумала она насмешливо. — Думает, что сердится… Это мужчина: он сам не знает, что чувствует».

— Ну, теперь я ухожу, — сказала она, тяжело поднимаясь с места и направляясь к двери.

Она услышала, что он идет следом за ней. Он стоял за спиной, и она подумала: сейчас он коснется меня. Положив ладонь на ручку двери, она отодвинулась, не спеша распахнула ее и сделала шаг назад, дальше, чем нужно. Но не почувствовала его.

— Адамо, — позвала она, чуть обернувшись.

И тотчас он оказался позади нее. Она не оглянулась. Но всем телом почувствовала его прикосновение.

— Коснись меня рукой… — шепнула она чуть слышно.

Она прижалась к нему спиной, выставив вперед огромный вздувшийся живот. Она почувствовала, как его ладонь легко гладит ее, едва прикасаясь к коже. О Адамо! О мой танэ!

Прошло несколько секунд, и она сказала сдавленным голосом:

— Теперь я ухожу.

Дверь захлопнулась, а Парсел все стоял неподвижно, с опущенной головой. Он остался один, ничего он не добился.

Вскоре он снова взялся за работу. Пила Маклеода шла превосходно. Он трудился не покладая рук до самого вечера. Но стоило ему остановиться, как горло у него сжималось и им овладевала печаль. Все послеобеденное время ваине не отходили от него, но он почти не разговаривал с ними. Перед заходом солнца Омаата принесла ему ужин, он вышел в пристройку, помылся и после еды почувствовал сильную усталость.

Должно быть, он уснул за книгой, так как очнулся уже у себя на кровати. Лунный свет просачивался сквозь раздвижные двери. Он снова закрыл глаза, и ему почудилось, будто он скользит назад, в мягкую, и теплую тень. Минуту спустя он оказался уже в Лондоне, в каком-то храме; он был в черной одежде и толковая библию верующим: «Иаков взял в жены Лию, а потом Рахиль. Лия родила ему четырех сыновей…» С удивлением слушал Парсел собственный голос, не узнавая его: говорил он в нос, торжественно и певуче. И странное дело: он стоял лицом к пастве и в то же время сидел среди верующих и смотрел на себя со стороны, словно слушая речь кого-то другого. Этот другой говорил: «Рахиль, видя, что она бесплодна, дала Иакову в жены свою служанку Балу. А Лия, видя, что она больше не рожает детей, дала ему свою служанку Зельфу». Парсел смотрел на себя — того, другого — с чувством неловкости: что за нелепая тема для проповеди, а его сосед слева сжимал кулаки; это был очень длинный и очень тощий человек, с черной повязкой на глазу. «Итак, — продолжал первый Парсел, — у Иакова было четыре жены, и они родили ему двенадцать детей». — «А теперь я скажу вам, зачем вы все это рассказываете, проклятый обманщик!» — закричал вдруг сосед Парсела, вскакивая на ноги. Он двинулся огромными шагами к проповеднику и по дороге снял повязку с глаза. Оказалось, это Маклеод. Там, где пуля Тетаити пробила ему голову, на месте правого глаза, зияла черная дыра. Высокий и тощий, как скелет, он встал перед Парселом, повернувшись к нему уцелевшим глазом, вытащил нож и сказал тягучим голосом: «С тех пор как я списался на берег в этом проклятом городе, я потратил немало времени, чтобы наложить на вас лапу, Парсел. Но теперь я взял вас на абордаж и, даю слово Маклеода, не вернусь на борт, пока не спущу вас на дно». — «В чем вы меня обвиняете?» — пробормотал Парсел. «Вот в чем! — яростно закричал Маклеод, указывая на зияющую дыру на месте глаза. — Кто виноват в том, что все белые на острове были перебиты? Вы натравили нас друг на друга, Парсел, с вашей библией и прочими бреднями, а сами разыгрывали ангелочка! А теперь вы стали владельцем острова, вся земля принадлежит вам одному! И все мои инструменты! И все таитянки тоже, Иаков вы или не Иаков, гнусный вы лицемер!» Тут Маклеод размахнулся, чтобы нанести ему страшный удар ножом. Парсел отскочил и бросился бежать. Стены распались. Он мчался что было сил, пересек пышущую жаром прогалину, перед ним замелькали пальмовые заросли, потом исчезли, а он уже несся по берегу залива Блоссом; ужас сжимал ему сердце, громадная тень Маклеода настигала его. Вдруг он очутился в гроте с лодками, он бегал вокруг шлюпки, а Маклеод гнался за ним по пятам; они останавливались, стараясь обмануть друг друга, кружились, как дети, вокруг дерева. «Адамо!» — раздался вдруг голос Тетаити. Грот исчез. Парсел, застыв от ужаса, стоя в «па» перед копьями.