Осенний мост - Такаси Мацуока

Он обычно говорил: «Ты просто позволяешь всему уйти, только и того».

Но ведь это — прямая противоположность спасению, путь к которому лежит в слове и милосердии Спасителя нашего!

Гэндзи был подвержен тому же духовному недугу, что и большинство его соотечественников: способностью одновременно воспринимать сразу несколько противоречащих друг другу верований. Он не видел никакой проблемы в том, чтобы быть буддистом, синтоистом и христианином одновременно. Он верил в свободу воли столь же твердо, сколь и в предопределение. Он равно почитал и Истинное Слово, и свое ничто.

И среди всего, сбивающего Гэндзи с пути истинного, самым опасным была его уверенность в пророческом даре, каковой якобы передавался у них в роду по наследству. Им, по словам Гэндзи, был наделен его дедушка, ныне покойный князь Киёри, и его дядя, отцеубийца Сигеру. Гэндзи больше не заявлял, будто и сам владеет этим даром, но лишь потому, что знал, что подобные утверждения оскорбляют самые глубокие ее верования. Помалкивать о еретических воззрениях, с которыми соглашаешься — это не способ обрести прощение. Молчание лишь усугубляет грех.

Ее отъезд наверняка положит конец его обращению от язычества к христианству. Только если она останется рядом с ним и будет по-прежнему наставлять его, мягко, но упорно, можно будет надеяться на то, что преображение Гэндзи завершится, и душа его будет спасена.

А это возвращало Эмилию к вопросу о физической опасности их дальнейшего пребывания рядом.

Все ее попытки рассуждать логично вязли в этом замкнутом кругу.

Дилемму, стоящую перед Эмилией, сильно усугубляло еще и существование свитков «Осеннего моста». В них содержались предсказания, которые вроде бы были совершенно верными. И уже от этого Эмилии становилось сильно не по себе. Но кроме того, складывалось впечатление, что рукопись адресована непосредственно Эмилии и никому иному, и это пугало девушку еще сильнее.

Госпожа Сидзукэ, написавшая эти свитки, умерла более чем за пятьсот лет до рождения Эмилии.

Да, к «Осеннему мосту» можно было относиться и иначе. Теперь с нею не было Ханако, обратиться за помощью было не к кому, а японский Эмилии все-таки был далек от совершенства. Но если Эмилия взглянет глазами истинно верующей и увидит эти слова не в демоническом свете, а в сиянии подлинной христианской веры, неужто она не узрит правду?

Надо попытаться — иного выхода нет.

Эмилия взяла последний, двенадцатый свиток, чтобы снова взглянуть на последние строки. Она помолилась, прося даровать ей возможность заново истолковать их Потом глубоко вздохнула и развернула свиток.

На свитке виднелись лишь тусклые, неразборчивые значки, подобные струйкам дыма, еще поднимающимся над угасшим костром. И на глазах у Эмилии все то, что еще оставалось от рукописи госпожи Сидзукэ, истаяло окончательно.

Эмилия кинулась к монгольскому сундучку и проверила остальные одиннадцать свитков. Они были пусты, как будто на этом пергаменте никогда ничего и не было написано.

Эмилия прислонилась к стволу яблони. Она шла по долине прочь от замка. В последний раз она так далеко шла пешком еще в детстве, когда навсегда покидала родительскую ферму. За спиной у нее в небо рвались языки пламени, символ огненного очищения, которое устроила мать Эмилии, чтобы стереть следы других, куда более страшных преступлений. Теперь же незримый огонь бушевал у нее внутри; но от того, что он был невидим, и что она так старательно его сдерживала, он обжигал ничуть не меньше.

Теперь она могла руководствоваться лишь своими воспоминаниями об «Осеннем мосте». Может ли она полагаться на них?

«Князю Нарихире приснилось, что прибытие Американской красавицы возвестит окончательную победу его клана. Он был прав. Но в его время вашей Америки еще не существовало, и потому он неверно истолковал свой сон. Речь шла о вас, а не о цветке, который он назвал так, дабы тот соответствовал его чаяниям».

Эмилия испытала такое потрясение, прочитав этот абзац, что попыталась вычеркнуть его из памяти. Теперь же она отчаянно пыталась его восстановить, но сомневалась, насколько достоверно это у нее получилось. Достаточно было одного лишь упоминания о «вашей Америке», чтобы ее пробрал озноб. Но то, что в «Осеннем мосте» было написано: «Речь шла о вас, а не о цветке, который он назвал так, дабы тот соответствовал его чаяниям», — это уже граничило с дьявольщиной. Может ли это «вы» относиться к кому-то другому, а не к ней, Эмилии?

«Рождение вашей дочери сделает все ясным для него, но не для вас. Вы недолго проживете после родов. Дочь будет много слышать о вас от своего отца. Поскольку она будет знать вас, позвольте мне рассказать вам о ней, чтобы и вы тоже ее знали. Ее будут звать так же, как и меня. Вы настоите на этом перед смертью. И я благодарю вас за это».

Действительно ли она читала эти слова, или это ей лишь кажется? Предсказание ее союза с Гэндзи и предсказание ее смерти при родах…

Этого не может быть. Никто не мог предсказывать будущего, кроме Иисуса Христа и пророков Ветхого Завета. Если свитки претендуют на предсказание, значит, они святотатствуют, лгут, несут с собою зло. И чтобы доказать их лживость, ей достаточно всего лишь принять предложение Чарльза Смита и выйти за него замуж. Смит приедет на этой неделе. Еще неделю она сможет притворяться. Но чем это поможет Гэндзи? Ее брак с Чарльзом никак не отвратит Гэндзи от его веры в собственный пророческий дар. А эта вера более всего опасна для его бессмертной души.

Не имеет значения, насколько искренне Гэндзи утверждает, что верит в Иисуса Христа как своего Господа и Спасителя, — это несовместимо с его верой в себя как в пророка. Это столкновение праведности и святотатства навеки лишит его милости и прощения Христова и обречет его на гибель вечную. Эмилия думала, что способна расстаться с ним в этой жизни. Но мысли о вечной разлуке она выдержать не могла. Возможно, ее побуждения — даже в этом — и вправду далеки от святости.

Эмилия увидела всадника на гребне холма. Это был Гэндзи. Пока он ехал к ней, Эмилии вспомнился тот давний день, когда он лежал на снегу, истекая кровью. Она тогда обняла его и поклялась перед Господом, что без малейших колебаний пожертвует собою, лишь бы спасти его. В этот миг прошлое показалось ей более ярким и живым, чем настоящее.

И это воспоминание подтолкнуло ее к смелому решению.

— Надеюсь, я вас не побеспокоил, — сказал Гэндзи.

— Вовсе нет, — отозвалась Эмилия.

— Я оставлю вас одну, если вам так хочется. Сегодня прекрасный день для того, чтобы побыть в одиночестве.