Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден) - Генрик Сенкевич

Полки теснились одни за другими; при вспышках орудийного огня можно было видеть командиров, гнавших буздыганами на валы все новые отряды. Отборнейшие воины кинулись на позицию, занимаемую войсками князя Иеремии, так как Хмельницкий знал, что там будет самое сильное сопротивление. Туда шли сечевые курени, за ними страшные переяславцы под начальством Лободы, за ними Воронченко вел черкасский полк, Кулак — харьковский полк, Нечай — брацлавский, Степка — уманский, Мрозовский вел корсунский; шли и кальничане, и многочисленный белоцерковский полк, состоящий из пятнадцати тысяч человек, а с ним сам Хмельницкий — в огне, красный, как сатана, смело подставлявший свою широкую грудь под пули, с лицом льва, со взглядом орла, в хаосе, дыму и пламени внимательно надзирающий за всем и всем руководящий.

За украинцами следовали дикие донские казаки, далее черкесы, сражающиеся ножами, тут же Тугай-бей вел отборных ногайцев, за ними Субагази — белгородских татар, Курдлук — смуглых астраханцев, вооруженных гигантскими луками и стрелами, из которых каждая по величине почти равнялась дротику. Все они шли густой сплошной массой.

Сколько их пало, прежде чем они дошли до рва, заваленного трупами пленных, кто же расскажет, кто воспоет! Но все же они дошли, перешли и стали карабкаться на валы. В ту минуту казалось, будто эта звездная ночь — ночь последнего страшного суда. Пушкари, не будучи в состоянии бить ближайших, уже находившихся в так называемом мертвом пространстве, поражали орудийным огнем дальнейшие ряды. Гранаты, описывая в воздухе огненные дуги, летели с адским хохотом, освещая сражающихся. Пехотинцы, а возле них княжеские драгуны стреляли в неприятелей прямо в упор.

Первые ряды неприятелей хотели было отступить, но не могли, так как на них напирали сзади, и потому тут же погибали. Кровь плескалась под ногами наступающих Валы стали скользкими, тем не менее неприятель, пренебрегая ранами и смертью, лез на них, падал и опять лез, окутанный дымом, черный от сажи, поражаемый пиками и саблями осажденных. Местами уже сражались холодным оружием. Виднелись люди, словно обезумевшие от ярости, с оскаленными зубами, с залитыми кровью лицами… Живые сражались на конвульсивно вздрагивающей массе умирающих Уже не было слышно команды, а только общий страшный крик, в котором заглушалось все: и треск ружейной пальбы, и хрипение умирающих, и стоны раненых, и рычание гранат.

И продолжалась эта гигантская, беспощадная борьба в течение целых часов. Вокруг крепостного вала образовался вал из трупов и преграждал дорогу штурмующим. Сечевых изрубили чуть ли не всех Переяславский полк погиб и лежал около вала, от Харьковского, Брацлавского и Уманского полков осталась только десятая часть, но другие все шли вперед, толкаемые сзади гетманской гвардией, румелийскими турками и урумбейскими татарами. Однако в рядах нападающих уже начиналось замешательство, между тем как польские пехотинцы и драгуны до сих пор не уступили ни одной пяди земли. Покрытые потом и кровью, охваченные воинственным пылом, почти обезумевшие от запаха крови, они рвались к неприятелю так же, как разъяренные волки рвутся к стаду овец.

В эту минуту Хмельницкий сделал вторичный натиск с войском, состоявшим из остатков первых полков, с еще нетронутыми белоцерковцами, татарами, турками и черкесами.

Пушки в окопах уже не гремели, только слышалось бряцание холодного оружия вдоль всей линии западного вала. Ружейная пальба прекратилась, тьма покрыла сражающихся.

Уже нельзя было рассмотреть, что там происходит: во мраке лишь что-то шевелилось, словно конвульсивно вздрагивающее тело гигантского чудовища. Даже из криков нельзя было понять, звучит ли в них триумф или отчаяние. Минутами и они умолкали, а тогда слышался только как бы гигантский стон, раздающийся всюду, из-под земли, на земле, в воздухе и все выше, выше, точно и души со стоном улетали с этого побоища.

Но то были краткие перерывы; после них крики и вой возобновлялись с еще большей силой и становились еще более хриплыми, еще более нечеловеческими.

Внезапно загрохотал ружейный огонь: то Махницкий с остальной частью пехоты пришел на помощь к истомленным полкам. В задних рядах казаков заиграли отбой.

Настал перерыв, казацкие полки отступили от окопов и остановились под прикрытием трупов своих павших товарищей. Но не прошло и получаса, как Хмельницкий в третий раз погнал их на штурм.

Тогда на валу появился на коне сам князь Иеремия. Его легко можно было узнать, так как над ним развевались знамя и гетманский бунчук, а перед ним и за ним шли слуги с горящими факелами. Неприятель тотчас стал стрелять в него из пушек, но благодаря неопытности артиллеристов ядра перелетали даже за речку Гнезну, он же спокойно стоял и смотрел на приближающиеся тучи.

Казаки убавили шагу, как бы очарованные этим зрелищем.

— Ерема! Ерема! — точно шум ветра пронеслось по их рядам.

Стоя на валу, освещенный кровавым светом факелов, этот грозный князь казался им каким-то сказочным гигантом, и потому дрожь пробежала по их утомленным членам, а руки делали знамение креста.

Он все стоял.

Наконец он махнул золотой булавой, и тотчас фанаты, словно зловещие птицы, зашумели в воздухе и врезались в ряды наступающего неприятеля, ряды отпрянули, как смертельно пораженный дракон; крик ужаса пронесся с одного фланга войска до другого.

— Бегом! Бегом! — раздались голоса казацких полковников.

Казаки кинулись к валам, под которыми могли защищаться от гранат, но они не успели пробежать и половины пути, как князь, все время стоявший на виду у всех, повернулся к западу и опять махнул золотой булавой.

По этому знаку со стороны пруда, из промежутка между ним и окопами, стала выступать кавалерия и в одно мгновение очутилась на равнине; при свете проносящихся гранат можно было отлично видеть гигантские эскадроны гусар Скшетуского и Зацвилиховского, драгун Кушеля и Володыевского и княжеских татар под начальством Ростворовского. За ними выступали полки княжеских казаков и валахов под командой Быховца. Не только Хмельницкий, но и последний из его воинов понял в эту минуту, что дерзкий вождь ляхов решил ударить всей кавалерии во фланг неприятеля.

Тотчас в рядах казаков подан был сигнал к отступлению. "Лицом к кавалерии! Лицом к кавалерии!" — послышались испуганные голоса. Одновременно с этим маневром поляков Хмельницкий старался изменить фронт своих войск и прикрыться кавалерией от кавалерии. Но уже не было времени. Прежде чем он успел это сделать, княжеские эскадроны с криком "Бей!" понеслись, точно на крыльях, с шумом и свистом рассекая воздух Гусары пронизывали копьями первые ряды неприятельских колонн и, точно буря, опрокидывали и разбивали все на своем пути. Никакая человеческая сила, ни один военачальник не могли уже удержать на месте пехотных полков, на которые обрушился первый натиск крылатых гусар. Дикая паника охватила отборную гетманскую гвардию. Белоцерковцы бросали самопалы, пищали, пики, сабли и, закрывая головы руками, с звериным ревом бежали на стоящие в тылу отряды татар. Но татары встретили их тучей стрел, а потому они кинулись в сторону и бежали вдоль линии обоза, под огнем пехоты и артиллерии Вурцеля, устилая трупами поле.

Тем временем дикий Тугай-бей, подкрепляемый отрядами мурз Субагази и Урума, с бешенством бросился на гусар. Он не надеялся сломить их, а только хотел задержать, чтобы за это время силистрийские и румелийские янычары могли построиться в каре, а белоцерковцы оправиться от первой паники. Он мчался на коне в первой шеренге, не как вождь, но как простой солдат, рубил и подвергался опасности наравне с прочими. Кривые сабли ногайцев зазвенели по панцирям гусар, и вой этих храбрых наездников заглушил все остальные голоса. Но ногайцы не смогли выдержать натиска гусар. Теснимые страшными железными всадниками, с которыми не привыкли сражаться в открытом бою, поражаемые их длинными мечами, сбрасываемые с седел, копимые копьями, давимые, как черви, они, однако, защищались с такой яростью, что действительно на время остановили напор гусар. Тугай-бей бросался, подобно уничтожающему пламени, а ногайцы шли за ним, как волки за волчицей.

Однако вскоре они отступили, устилая равнину трупами. Уже крики "Алла!", доносившиеся с поля, возвестили, что янычары построились в боевой порядок, как вдруг на бешеного Тугай-бея бросился Скшетуский и ударил его палашом в голову. Но, видно, рыцарь после болезни еще не восстановил своих сил или, быть может, сделанный в Дамаске шлем выдержал удар, но что палаш скользнул и, ударившись плашмя, разлетелся на мелкие куски. И все же глаза Тугай-бея тотчас покрылись мраком ночи. Он остановил коня и пал на руки ногайцев, которые, схватив своего вождя, с ужасным криком рассеялись в разные стороны, как рассеивается мгла сильными порывами вихря. Теперь вся княжеская кавалерия очутилась, перед румелийскими и силистрийскими янычарами, а также ватагами сербских потурченцев, которые вместе с янычарами образовали могучее каре и медленно отступали к своему стану, обратившись фронтом к врагам, направив на них дула мушкетов, острия длинных копий, дротиков и бердышей.