Суворов и Кутузов (сборник) - Леонтий Раковский

Спуск оказался более трудным, чем подъем. От дождя все осклизло. Люди обрывались и стремглав летели вниз «на родимых салазках». Вниз катились оседавшие на крупы, храпевшие от страха кони.

Перед деревней Муттен стоял передовой французский пост. Багратион сбил его. За Муттеном оказался сильный корпус неприятеля.

В Муттене Суворова ждал больший удар, чем в Альторфе. Не успел он разместиться в чистой угловой келье францисканского женского монастыря, как монахини сообщили ему страшную весть – будто бы два дня тому назад у Цюриха Массена разбил русских, стало быть Римского-Корсакова… Об этом уже судачил весь Муттен. Ссылались на торговца сыром Себастьяна Шельберта, который ездил в Вюртемберг и сам в Цюрихе видел все собственными глазами.

Суворов приказал привести торговца.

Он ходил широкими шагами по комнате, поглядывал в окна, не мог дождаться, когда Шельберт явится.

Наконец торговец предстал – круглый и жирный, как сыр.

Шельберт все подтверждал.

Да, он торгует сырами. Его отец, и дед, и прадед торговали. Только теперь стало плохо торговать: война. Что? Ах, это неинтересно! Да, он ездил в Бюртемберг. Возвращался через Цюрих. В Цюрихе сам слышал, как два дня гремели пушки. Видел, как по улицам вели пленных русских. На них вот такие зеленые мундиры и шапки, обшитые шнурами. В Цюрихе все говорят, что Массена хвастается: мол, через неделю я приведу пленным самого фон Сульверо! Ах, это вы и есть фон Сульверо? Простите, не знал…

Суворова взорвало:

– Какая наглость!

Было прискорбно, не хотелось верить тому, что говорил Себастьян Шельберт. Суворов не мог слышать это противное «фон Сульверо», всей глупой болтовни этого вонючего, как его сыры, торгаша. Впрочем, не нарочитая ли это болтовня? Не прикидывается ли глупеньким торговец? Если он глуп, какой же из него делец? Не подослали ль французы его, чтобы сбить с толку Суворова?

Суворов сказал Шельберту, что не верит его рассказам. Себастьян Шельберт с пеной у рта старался убедить, что все правда.

– Массена разбил русских. Верьте мне!

– Расстрелять его! – гневно приказал Суворов.

Себастьян Шельберт в первую секунду не понял, что с ним хотят делать. Но когда Суворов по-немецки повторил ему, что его расстреляют, чтобы он не болтал лишнего, торговец поднял вой на весь монастырь. На его истошный крик прибежала настоятельница монастыря. Она и Антонио Гамма упросили Суворова отложить исполнение приговора, пока не будет проверено то, что говорит Себастьян Шельберт.

Суворов согласился. Он и сам думал послать кого-нибудь в Швиц.

Суворов отправил своего штабного офицера барона Розена, знавшего немецкий и французский языки.

Розена переодели, взвалили ему на плечи громадный круглый, точно мельничный жернов, сыр, и он с провожатым, местным крестьянином, ушел в Швиц.

К вечеру они вернулись. Увы – Шельберт был прав: Розен слышал, как в гостинице французские офицеры похвалялись победой.

Суворов велел выпустить торговца. Себастьян Шельберт, не чуя под собою ног, помчался из монастыря.

Торговец оглядывался на белые монастырские стены и давал обет полного молчания.

К вечеру фельдмаршал получил письменное донесение о Цюрихском бое. Картина вырисовывалась яснее.

Войска Римского-Корсакова не посрамили себя – дрались отчаянно, но сила и солому ломит – Массена раздавил их численностью. Французы превышали русских чуть ли не в три раза. Римский-Корсаков отступил на правую сторону Рейна.

Суворов был потрясен известием.

Бесконечные обманы и предательства австрийцев наконец-то привели к тому, к чему они все время стремились, – к катастрофе.

Суворов со своим восемнадцатитысячным отрядом оказался один на один против шестидесяти с лишком тысяч свежих войск Массена.

Суворов очутился в западне, в тесном ущелье среди неприступных гор. Французы заперли ему все выходы из долины, сторожили каждый его шаг.

В довершение ко всему эта горсть русских терпела ужасные лишения. Войска Суворова были окончательно изнурены неимоверно трудным походом, ежедневными боями. Не спавшие сутками, не видавшие горячей пищи, босые, голодные и холодные люди шли, как тени. У солдат уже не осталось сухарей. Офицеры рады были кусочку хлеба, картофелине. Заряды и патроны были на исходе. Артиллерия – только горная.

Провиант был взят из Белинцоны с таким расчетом, чтобы его хватило до Швица. Но около половины лошадей и мулов погибло с вьюками в пути, а на Швиц надеяться уже не приходилось – обстоятельства в корне изменились.

Теперь надо было думать не о положении союзных войск в Швейцарии вообще, а о спасении своей малочисленной армии.

На карту ставилась честь русской армии, честь России.

Неужели – катастрофа?

Неужели в конце столь славной победной военной деятельности – позор?

– Respice finem![117]

Как часто Суворов сам твердил об этом.

И какой же найти выход? Что делать?

Отступать назад, к Альторфу? Продолжать идти на Швиц? Или через горы к Гларису?

Суворов находился в страшном волнении.

Разные чувства обуревали его.

– Великие приключения происходят от малых причин!

Если бы австрийцы вовремя доставили мулов, он не потерял бы в Таверно пять дней, Римский-Корсаков не был бы разбит!

Гнев, возмущение предательством австрийцев сменялись тревогой за армию, за честь России.

Он не находил себе места в этой келье. Не спал всю ночь. Не мог дождаться утра: утром Суворов решил созвать военный совет.

Впервые в жизни он, человек непреклонной воли, действительно нуждался в товарищеской поддержке.

Всегдашняя решимость и вера в себя и в свой народ не оставили его и на этот раз. Сам он готов был к невероятным трудностям и лишениям, но хотел об этом услышать от своих верных соратников. Хотел услышать, что на эти невероятные трудности и лишения так же самоотверженно пойдут до конца и они.

Х

Суворов в фельдмаршальском мундире, при всех орденах, быстро ходил по келье. Он был так погружен в свои тревожные мысли, что не замечал никого.

Первым на совет явился Багратион. Александр Васильевич не удостоил сегодня своего любимца даже взглядом.

Когда собрались старшие начальники – Суворов пригласил не только генералов, но и полковников, – вошли все вместе.

Александр Васильевич стоял посредине комнаты, опустив руки по швам.

Генералы и полковники вперемежку стали перед ним. Прямо перед фельдмаршалом стоял низенький тучный Вилим Христофорович Дерфельден, старший среди генералов.

Суворов молча поклонился вошедшим и закрыл глаза. Все стояли, как по команде «смирно», не шелохнувшись.

И вот Суворов открыл глаза. Они горели гневом. Щеки покрыл румянец. Рот кривился в брезгливую гримасу.