Лебединая Дорога - Мария Семёнова

– Торопится в бой белый конь Святовита! – сказал Олег. Кольчуга скрипела под его кожаной бронёй. – Удачи вам, други!

Легко поднялся в седло и поехал на левое крыло войска. Там стояли его вагиры и белозерцы – весские охотники. Скрылся из виду – и послышался дружный крик, которым те приветствовали молодого вождя.

Ушёл Халльгрим, сказав на прощание:

– Навряд ли тебе донесут, Торлейв конунг, что мы отступили.

Халейги стояли на правом крыле, дальше всех от реки.

– А если донесут, конунг, так ты не верь, – сказал Эрлинг. – Я что-то не слышал, чтобы попадали в Вальхаллу погибшие в бегстве…

А Хельги замешкался, и они остались с князем вдвоём.

– Не слишком много любви водилось между нами, Торлейв конунг… – неожиданно произнёс средний сын Ворона. – Увидимся ли ещё, но я не хочу, чтобы ты скверно обо мне думал. Нет женщины достойнее, чем твоя жена Ас-стейнн-ки, и сегодня я буду служить ей так, как обещал.

Чурила подошёл к нему и обнял его:

– Я не держал дурной мысли на тебя, Виглавич…

Тут-то Хельги впервые опустил перед ним глаза.

– У меня просьба к тебе, конунг.

И было видно, сколь много значило для него согласие или отказ.

– В знак того, конунг, что мы больше не в ссоре, поменяемся на время боя шлемами и броней…

Чурила удивился подобной просьбе. Но больно уж не хотелось его обижать! И он только спросил:

– Да впору ли придётся?

Хельги улыбнулся и расстегнул на плече синий плащ.

– Впору, конунг. Я ведь примерял твой доспех как раз в тот день, когда ты застал меня у своей жены.

Дружина немало подивилась князю, подъехавшему в урманском плаще… Старый Вышата так и побагровел. Но ничего не сказал. Толкнул пятками Сметанку и поехал в передний полк, к своему Верхнему концу. Ему, Вышате, в бою за себя стыдно не будет. А князю – да что за дело боярину до колодезникова сына?!

Видга сидел на Воронке рядом с Лютом.

– Корабля у меня нет, а лодка далеко, – сказал он. – Прошу тебя, если меня убьют, а тебя нет, отправь со мной Хравна. На нём хорошо будет приехать в Вальхаллу…

Лют кивнул и отозвался:

– А меня если… ты чалого матери сведи. Он наш, не княжеский, ей пригодится.

Видга протёр черен меча, поудобнее обхватил его пальцами и обмотал руку ремнём. Накрепко стянул зубами узел. Теперь не соскользнёт!

Степные наездники сдерживали горячих коней…

Два войска стояли друг против друга на расстоянии полёта стрелы. Но битва ещё не началась. Обычай требовал поединка.

Когда из хазарских рядов выбрался отчаянный воин и не спеша пошёл навстречу словенам, Мохо-шад не сдержал довольной улыбки… Алп-Тархана он никогда не любил. Не зря вчера он целый вечер подзуживал старика порадовать небо своей отвагой. Сыщется на его голову словенский храбрец – и не надо будет делить с ним славу победы!

Но тут зашевелились и порядки словен, жёсткие от склонённых копий… Выпустили из себя поединщика. И то ли всхлипнул, то ли простонал за спиною у Мохо перескок Любим… Он-то без труда признал широкие плечи, седую голову отца.

Царевич оглянулся.

– Поди сюда, вперёд, – продолжая улыбаться, приказал он Любиму. – Я не хочу, чтобы ты хоть что-нибудь пропустил…

Давно ли Вышата и Алп-Тархан рядом, «в блюде», сидели на пиру у кременецкого князя! Давно ли плечо в плечо, с ножами засапожными шли на медведя-шатуна! И что бы сейчас им не хлопнуть друг друга по спинам, не припомнить славного былого, не сесть рядом на подостланный плащ!

Они шли навстречу друг другу, без шлемов и кольчуг, без мечей, вооружённые лишь силой собственных рук. И было ясно: назад, к своим, вернётся кто-нибудь один. А может, и ни одного.

Сошлись… Покружились, пригнувшись, словно два могучих тура в осеннем бою… Сгребли один другого страшными руками и обнялись, как двое друзей после давней разлуки! Все глядевшие замерли. Только кони фыркали под седоками. Вот-вот лопнут сухожилия, не выдержат кости, разойдутся суставы…

Медленно-медленно ноги Алп-Тархана оторвались от земли…

Вышата поднял его над собой. Ещё боровшегося, но уже полузадохшегося, с помутневшими, налитыми кровью глазами. И сплеча грохнул оземь, вышибая из него жизнь!

Ликующий крик взвился над словенскими полками.

Яростным криком ответили хазары.

Вышата повернулся и пошёл к своим… Пошёл – шатаясь, вычерпанный, как колодец, мало не до дна. Но – с победой!

Царевич Мохо кивнул аль-арсиям на Любима:

– Дайте лук этому сыну шакала и свиньи. Ты убьёшь его или будешь убит сам!

Воин в серебристом нагруднике протянул Любиму короткий тугой лук и три стрелы… Лицо Любима стало белей перьев на шлеме царевича. Стрела легла на тетиву, тетива коснулась щеки. Руки всё сделали сами, потому что перед глазами кружились небо и земля…

Он не выстрелил. Ни в отца – не смог, ни в царевича – не достало духу. Заплакал и бросил лук со стрелами наземь…

Ощерясь, Мохо-шад выхватил плеть и принялся полосовать его по голове, по мокрым от слёз рукам, закрывшим лицо.

Словенские щиты раздвинулись и скрыли боярина Вышату…

Алп-Тархан лежал на спине, распластав длинные руки. И его глаза, устремлённые в небо, медленно стекленели. Он не узнает, чем кончится день. Если победой, то он и так немало познал их на своём веку. А поражением – что же, он умер со славой, не заслужив и не увидев позора…

Чурила хорошо видел с пригорка, как Верхний конец принял своего воеводу и, славя, понёс его на руках. Не всякому дано начать бой с такой доброй приметы! Вот боярин вновь надел на плечи кольчугу, а поверх кольчуги – тяжёлую кожаную броню. Подхватил на руку щит. И отослал детского, державшего под уздцы Сметанку. Вышата будет сражаться пешком. Дружина боярина толпилась вокруг: умрут, а заслонят Добрынича от хазарских мечей. Все они выделялись оружием и одеждой – даром, что ли, служили такому вождю!

Остальные в переднем полку стояли кто с чем. Не у всякого был меч, но у каждого – копьё и топор. Щетинились перьями наполненные колчаны… Будет чем приветить гостей!

Чурила сидел в седле невозмутимый. Точь-в-точь как тот деревянный Перун, которому он только что сам подарил семерых молодых, сильных рабов.

Точно врытый стоял под ним могучий Соколик. Не хлестал себя пышным хвостом, не рыл копытом земли. Лишь катал во рту железное грызло, и пена хлопьями падала с удил.

Не по-доброму затихло широкое поле…

– Сейчас пойдут, – сказал князь.

Урманский шлем был удобен, но непривычен, и он держал его в руке.

И пошли!

Хищным ястребом, с которого сдёрнули колпачок, выпрямился в стременах Мохо-шад.

– Вперёд, сыны Тогармы! – звонким серебряным рогом прогремел его голос. – Я вижу, как Тенгрихан скачет в ваших рядах!