Фидель Кастро - Максим Макарычев

Как мы уже сказали нашему послу, среди некоторых кубинцев существует мнение, что надо было заключить другое соглашение, но никак не соглашение о вывозе боеголовок с Кубы. Кроме того, существуют мнения, что мы и Вы не осуществили переговоры по этому вопросу. У нас сформировалось мнение, что наши боеголовки на Кубе превратились в привлекательную силу для империалистов: они боятся, что эти боеголовки могут быть запущены в их сторону, поэтому они хотят их уничтожить бомбардировкой с воздуха или нападением на Кубу. И надо держать их вдали от сражения.

В Вашем письме, которое я получил 27 октября, Вы нам предлагаете атаковать первыми территорию врага. До недавнего времени мы были готовы принять это предложение. Это бы не был один удар, это было бы начало мировой ядерной войны.

Уважаемый товарищ Фидель Кастро, я считаю Ваше предложение некорректным, хотя и понимаю Ваши мотивы.

Мы пережили самый серьезный момент, когда могла разразиться ядерная война. Понятно, что США пострадали бы, но также пострадали бы и Советский Союз, и социалистические страны. То, что касается Кубы, очень сложно сказать, чем это могло для нее закончиться. Первый же огонь войны обрушился бы на Кубу. Нет никакого сомнения, что

кубинский народ сражался бы героически, но то, что он также героически победил бы, это очень сомнительно. Мы договорились с Северной Америкой, что выводим с Кубы ракеты и больше не можем их располагать в какой–либо латиноамериканской стране. Этого мы достигли без ядерного удара. Мы считаем, что враг потерпел поражение. Он уже готовился атаковать Кубу, но мы заставили его отказаться от этого решения. Мы считаем это большой победой. Империалисты до недавнего времени не собирались прекращать борьбу против коммунизма. Но у нас есть свои планы и свои средства. Этот процесс борьбы будет продолжаться, пока в мире существуют две политико–социальные системы, и мы знаем, что будет наша коммунистическая система, пока еще не принятая во всем мире. Н. Хрущев».

Кастро – Хрущеву 31 октября:

«Уважаемый товарищ Хрущев, я получил письмо, написанное 30 октября. Вы считаете, что мы совещались перед тем, как принять решение о вывозе боеголовок с Кубы. В новостях, которые прибыли на Кубу, говорится о моем согласии, которое я якобы дал 27 октября. Не знаю, какие Вы от меня новости получали 27 октября, кроме моего письма, которое пришло к Вам именно 27–го.

Единственное, что мы собирались делать, товарищ Хрущев, – это готовиться к борьбе. На Кубе было только одно волнение – волнение битвы. Когда, по нашему мнению, атака врага стала неминуемой, мы были готовы ее встретить, и советские силы, которые были на Кубе, были готовы нам помогать. Опасность не могла нас остановить, потому что мы слишком долго были на этой земле и привыкли к ней. Я видел слезы в глазах многих людей, кубинцев и советских, которые готовы были умереть за независимость, удивленных неожиданным решением вывода войск.

Вы, может быть, не понимаете даже уровня патриотизма кубинского народа, с которым он готов был защищать Родину.

Может быть, мои слова, написанные в том письме, были Вами неправильно поняты из–за перевода, может быть, из–за того, что Вы их невнимательно читали, может, из–за того, что я хотел слишком много сказать в этих коротких строках. Однако Вы не сомневались в принятии этого решения. Не думаете ли Вы, товарищ Хрущев, что Вы слишком эгоистично отнеслись к нам, к нашему щедрому и храброму народу, только из–за риска, с которым Вы можете столкнуться? Мы знаем, что Вы не специально игнорировали Кубу в течение переговоров. Однако мы просим, чтобы Вы не вывозили ракеты. Что нам делать, если нападение все–таки состоится? Нам кажется, что империалисты могут блокировать все решения и заставить принять их условия, которые неприемлемы для СССР и Кубы.

И что делать, если какие–нибудь сумасшедшие начнут войну? Вы сами говорили, что любая обычная война очень быстро превратится в ядерную. Я не понимаю, как мы могли с Вами не посоветоваться по поводу принятого Вами решения.

В этой ситуации ничто не может мне доказать, что я ошибаюсь. Даже если бы Вы были полностью правы в принятом Вами решении.

Империалисты снова начали говорить о нападении на нашу страну. Однако кубинский народ, без сомнения, непреклонен в своем решении дать отпор врагу.

Мы будем бороться против сложившихся обстоятельств, но я считаю, что ничто не может разрушить дружественные узы между нашей страной и СССР.

По–дружески, Фидель Кастро».

«Хрущев послал свои „примирительные письма“ Кеннеди, вовсе не уведомив Фиделя, – рассказывал мне Николай Леонов. – Кастро, безусловно, был разгневан. Я хорошо помню лозунг, который тогда пестрел на Кубе: „Никита, Никита, локеседа, но се кито“. Он означает: „Никита, Никита, если ты что–то подарил, не забирай это обратно“. Переговоры между кубинцами и нашими представителями по окончании Карибского кризиса проходили крайне тяжело. Приведу один случай. Его рассказал один мой товарищ, который был переводчиком на этих переговорах. Уровень недоверия, непонимания в позициях сторон был таким, что однажды Че Гевара вынул из кобуры свой пистолет и предложил нашему переводчику застрелиться. Хотя тот ни в чем не был виноват. Фидель Кастро, по моему мнению, вышел единственным с честью из этой операции. И стал выигравшей стороной. Впервые в мировой истории американцы отказались устраивать интервенцию в Латинской Америке, когда они были готовы к этому. До этого они всегда руководствовались доктриной Монро от 1823 года – Америка для американцев. А тут они были вынуждены отступить. И то, что Куба после ракетного кризиса существует уже 45 лет, говорит о том, что выиграл именно Фидель. Его позиция в те дни была абсолютно безукоризненной».

Поэт Евгений Евтушенко, побывавший на Кубе вскоре после Карибского кризиса, вспоминал: «Переговоры (Хрущева и Кеннеди. – М. М.) шли через голову кубинцев, и это их оскорбило. Фидель вообще исчез на несколько дней, по слухам, скитаясь где–то с полной выкладкой по тропам Сьерра–Маэстра с горсткой наиболее преданных соратников. По улицам Гаваны расхаживали колонны вооруженных автоматами Калашникова кубинцев, требуя объявить войну американскому империализму и распевая: «Somos socialistas, palante! palante! Y al que no le guste, que tome purgante!» («Мы социалисты! Мы встали с колен. А те, кому не нравимся, пусть пьют пурген!») – и над бывшим «Хилтоном», переназванным «Гаваной либре», на бреющем пролетали американские самолеты, отчего на мои белоснежные брюки написал шестилетний сынишка корреспондента «Правды» – будущий премьер–министр перестройки и отец нового русского капитализма (Егор Гайдар. – М. М.) <…>