Тропа длиною в жизнь - Олег Микулов

– Знаешь, почему это все произошло? Из-за старшей жены твоего отца, матери твоих братьев.

– Койра?

– Да… если это ее имя. Конечно, она не сама предложила; у вас ведь женщины не вмешиваются в мужские дела. Через сына нашептала… не того… второго…

– Пейяган?

– Может, и Пейяган, мы ведь ваших мужских имен знать не должны. А прозвище у него было…

– Не одно прозвище, много. Лучшее – Змеиный Язык.

– Именно. Так вот, после встречи с тобой он еле-еле до стойбища дотащился. Убитых, конечно, там оставил, на месте; с одной рукой двух мертвяков не дотащить… Что уж он твоим сородичам наплел, не знаю. Но когда за мертвяками пришли, над теми уже лисицы поработали. То ли не прихоронил на месте, как должно, то ли… духи вмешались. Убить его тогда хотели. Или изгнать. Да выкрутился.

– Пейяган всегда выкручивался…

(…С помощью Койры. Теперь-то он понимает, какая это была хитрая тварь, какую силу имела в делах общины и Рода. Через отца, понятное дело…)

– Все до поры… Вначале твои сородичи испугались, что вы с Атой к нам пришли, что война начнется. Вот и снарядили посланников, якобы за невестами. А убедились, что вас здесь нет, – и успокоились. Только вскоре несчастья начались, да какие. И у твоих сородичей, и у детей Ледяной Лисицы… Вот тут-то удача окончательно покинула твоего среднего брата. Колдун ваш сразу поведал, за что такая кара обрушилась… да люди и без того догадывались; все же сотворить такое… Ну, ты сам знаешь, что бывает за это.

Аймик молча кивнул. В жертву духам должен был принесен тот, кто их разгневал. И чем дольше, чем мучительнее его смерть, тем действеннее жертвоприношение. Что-то похожее на жалость шевельнулось в его душе.

– Так, значит, Пейяган…

– Нет. Его бы ничто не спасло в этот раз, если бы не мать. Она чуяла, что сыну грозит опасность, и решилась подслушать Мужской Совет. И когда услышала… бросилась в ноги колдуну и вождю и созналась, что это она подсказала Пейягану… насчет Аты. Так оно было, нет ли, – никто теперь не узнает… Видно, крепко любила она этого вашего… Да только для него же все еще хуже вышло…

Аймик содрогнулся. Он уже понял…

– Пейяган не возражал, – видно, его змеиный язык отнялся. А по вашим обычаям, сам знаешь, кто должен приносить такую жертву духам.

Аймик снова кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Один из ближайших… на ком лежит часть вины, хотя бы невольной…

– Змеиный Язык сделал все, как должно по вашим обычаям. Крепыш сказал: все началось на рассвете, а закончилось глубокой ночью… и он зажимал уши, хотя и не должен был этого делать. И когда все кончилось, духи отняли у Пейягана разум, но жертвы не приняли. Крепыш сказал: должно быть, мать обманула нас; это сам Пейяган придумал. Да ведь безумца не принесешь в жертву: духи только пуще рассвирепеют.

Аймик был потрясен услышанным. ТАКОГО он бы не пожелал даже Пейягану.

– Что мне было делать? – продолжал Армер. – Я понимал, что не должен и пытаться вопрошать духов. И не только потому, что сам могу не вернуться: на весь Род можно накликать беду. И все же я решился. Ради тебя, Избранный. Ведь что ни говори, а они твои сородичи…

Действо продолжалось дольше, чем обычно. Ночь, день, и еще ночь. И он решился на такое, о чем прежде не смел и помыслить: обратиться к Неведомым. Быть может, только это и защитило его от гнева Духов Жизни…

Все время, пока длилось Действо, сыновья Тигрольва на коленях стояли перед жилищем колдуна. Когда Армер не вышел даже – буквально выполз к ним, он, должно быть, выглядел ничуть не лучше Крепыша. Но глаза его сияли, и он улыбнулся, увидев, с какой робкой надеждой и верой смотрят на него эти несчастные.

«Я получил Ответ. Его дали духи несравненно более могучие, чем те, что преследуют вас. Дали ради того, кого вы обрекли на изгнание, жестоко оскорбив его жену. Слушайте!

Род Тигрольва и Род Ледяной Лисицы должны навсегда покинуть эти края!

Ваш путь – на восход, туда, откуда пришла оскорбленная вами дочь Серой Совы.

Дойдете до Больших Камней, живите там. И ждите того, кто принесет вам Весть. Такова воля Могучих».

8

Солнце скатывалось за зубчатую кромку перелеска. Сизые дымки очагов тянулись прямо вверх. Вечер был тих, но прохладен; они уже давно надели рубахи и даже плащами укрылись. Пора бы уходить: все сказано, – но Армер не спешил.

Аймик смотрел на закат, а спиной буквально чувствовал огромность пространства, отделяющего его от тех гор на востоке.

(«Большие Камни»? Я-то знаю, что это такое!) …Сколько предстоит идти до этих гор на востоке? Неужели не меньше, чем до Стены Мира? А ведь он уже немолод.

– Армер, что все же со мной было? От чего ты меня исцелял?

– Тот медведь, что на тебя напал, был, конечно, не оборотень. Но и не простой медведь. Его вели те, другие. Убить тебя не смогли, даже не покалечили. А вот Мару навели. Умело.

– Мару? Что, я всю зиму проспал?

– Можно сказать и так. Ты поверил в то, что вернулся вспять, к началу Тропы. Что такое вообще возможно. И, конечно же, захотел остаться. А это было только наваждение. И по ночам к тебе не Ата приходила – Мара. Те, другие.

Аймик задумался:

– Да нет же! Я все понимал. И что стойбище – не то самое, и что Ата снится, а по утрам уходит вместе со сном. Мы с ней много говорили…

– А о чем говорили, помнишь?

– Нет. Ни разу не вспомнилось.

– Вот то-то и оно. Тебе нашептывали. Чтобы ты остался здесь. До самой Ледяной Тропы. Знали: насильно вернуть на свою Тропу невозможно.

– Но… Я же сам хотел остаться. И сейчас… – что скрывать? – и сейчас хочу.

– Вспомни-ка, что говорят об этом ваши охотничьи заповеди? Они, должно быть, не очень-то отличны от наших.

И Аймик заговорил нараспев:

Охотник идет по своей тропе от начала и до конца. Охотник идет обратной тропой, отягченный богатой добычей. Но он никогда не вернется туда, откуда встал на тропу.

Не влезет ребенок в утробу матери. Змея не натянет сброшенной кожи. То, что прошло, – прошло. И охотник не вернется назад.

– И у нас есть подобная песнь, – сказал Армер, – да и у других Родов тоже должна быть… Знаешь, почему? Аймик покачал головой.

– У всех этих песнопений один исток. Плач Первочеловека.

– Первобрата? – переспросил Аймик. – Нет. Первочеловека, некогда жившего в воистину Неизменном Мире, где не было ни боли, ни страданий, ни смерти. И утратившего все это по своей собственной воле.