Банкир - Лесли Уоллер

– Генерал Хейген получил нового руководителя исследовательских работ. Кто бы ни сделал это, он помог бы генералу выйти из затруднительного положения.

– И поставил бы его перед сенатской комиссией,– добавил Бернс.

Палмер выпрямился.

– Не понимаю.

– Хейген поймет. И Гаусс. И высшие чины Джет-Тех также.

– Ты хочешь сказать, что они предстанут перед комиссией?

– Мой человек из Вашингтона только что звонил мне, дружище. Он говорит, что департамент, ведающий подобными вещами, просто в бешенстве. Через полчаса состоится прессконференция; они намерены воспрепятствовать этому переходу и потребовать расследования.

– У них есть на это право,– ответил Палмер.

– Что может удержать их от упоминания твоего имени при разборе дела?

– Думаю, ничего.

– Ну и как же? – спросил Бернс.

– Ну и что? У нас свободная страна, Мак. Если они захотят сказать сенаторам, что именно я свел их вместе в интересах помощи человеку, способному принести большую пользу нашей национальной безопасности,– человеку, деятельность которого зажимали, я не могу остановить их. Да и не буду стараться.

– Сенаторы могут увидеть все иначе, дорогой. Они могут увидеть, что ты отрываешь человека от важнейшего проекта «Уотан», именно когда этот человек крайне необходим.

– Если ты имеешь в виду Гаусса,– сказал Палмер,– то я думаю, он совершенно иначе расскажет всю историю. Он, вероятно, объяснит, что неудачи «Уотан» происходят из-за скаредности ДжетТех, из-за неспособности этой компании солидно поддержать его. В мире не найдется и десяти человек, могущих доказать его неправоту. И между прочим, он, вероятно, прав.

Бернс очень долго молчал. Потом легко хмыкнул.

– Снимаю перед тобой шляпу, Вуди,– сказал он.– Я снимаю свою старую chapeau [Шляпа (франц.)]. Ты любишь играть в шахматы, не так ли?

– Ты забываешь про пат,– заметил Палмер.– Тот случай, когда Джет-Тех сообщает сенаторам, что, по их мнению, все это подстроил я, преследуя какие-то свои личные цели. Как, по-твоему, могут они сделать такой ход?

– Это не пат, лапа, для них это чистое самоубийство.

– Совершенно верно. Теперь, если хочешь, можешь перемотать пленку и посмотреть, не сделал ли я каких-либо порочащих себя признаний. Начинай, я подожду.

На этот раз Бернс расхохотался в полном восторге.

– Боже, ты просто прелесть! Мне нечего прослушивать. Едва услышав твое «по их мнению, я…», я тут же выключил микрофон. Так я сказал, дорогой, снимаю перед тобой chapeau.

Палмер с трудом удержал себя от исправления «так» на «как».

Хотя он, по всей вероятности, и поразил Бернса, и завоевал его как союзника, все же основательно потрясти его невозможно: слишком изменчива и непостоянна его натура.

– Тогда мы можем продолжить эту беседу, когда встретимся сегодня вечером?

– Не могу ждать. Нам нужно многое обсудить.

– Ты сейчас дома?

– Да. Как скоро ты можешь приехать? – спросил Бернс.

– Сколько будет длиться наше свидание?

– Может быть, много часов.

– Тогда я заеду домой пообедать. Увидимся в… э-э, восемь.

– Давай пообедаем вместе, дорогой.

– Не стоит себя беспокоить, Мак.

– Да что ты! Мне приносят горячую еду из «Шамбора». Сегодня я закажу всего по две порции.

Палмер скорчил гримасу.

– Что в меню?

– Ты сам назови. «Медальон биф», «труи амандин». Знаменитый «канеллопи» [Мясные и рыбные блюда]. Я закажу.

Палмер улыбнулся:

– Буду у тебя через час.– Он повесил трубку и посидел некоторое время, анализируя беседу. Что ж, может быть, он достаточно сильно поколебал Бернса и его реакция вполне естественна.

Палмер уже успел постичь, что для Бернса весь мир состоит из двух типов людей: идиотов и таких, как он сам. Бернс относился ко всем со смесью вкрадчивого снисхождения, завуалированной жалости и явного недоверия. Но Палмер рассчитывал, что, если его план сработает, это произведет на Бернса достаточное впечатление, чтобы завоевать его уважение. А Бернс уважал только тех, кто не уступал ему в коварстве. По этой причине также Бернс плохо срабатывался с теми, кого он считал ниже себя по умственным способностям, то есть почти со всеми. Теперь Палмер чувствовал, положение изменилось.

Он встал, вышел из комнаты, широкими шагами пересек огромный, с высокими потолками холл и подошел к кабинету Вирджинии. Он услышал звук пишущей машинки. Заглянул в комнату и увидел Вирджинию, склонившуюся над машинкой,– она быстро печатала тремя или четырьмя пальцами. Ее обычно аккуратно уложенные в небрежной манере волосы казались сегодня скорее небрежно уложенными. Палмер даже решил, что она по рассеянности запускала в них пальцы, пока работала.

– Что за сенсацию ты печатаешь?

Машинка замолкла. Вирджиния сидела спиной к нему, совершенно неподвижно. Потом напряжение в ее спине ослабело. Она выпрямилась и, не поворачиваясь, произнесла:

– Газетчики никогда не употребляют термин «сенсация». Только любители и дилетанты. И банкиры.

– Смогу я хоть украдкой взглянуть на твое лицо?

– Нет. У меня высыпали огромные красные фурункулы.

– Старая болезнь?

– Если ты имеешь в виду глупость, да.

Он обогнул ее стол и повернулся, чтобы смотреть ей в лицо. Она выглядела утомленной. Тени под глазами из фиолетовых стали черно-синими.

– Черт побери. Никаких фурункулов.

Она пожала плечами.

Он рассматривал ее, а она избегала его взгляда. Он старался найти в ее лице ту огромную, согревающую живость, почти ощутимый жар любопытства, или сострадания, или страсти, или нежности, или гнева, или другого чувства, которые она так часто раньше делила с ним. Неожиданно ему пришло в голову, что ее лицо сегодня было всего лишь маской, умно выбранной, и фраза: «Маска смерти» – пронеслась в его мыслях, но не слишком быстро, чтобы он не обратил на нее внимания.

Он присел на угол ее стола.

– У тебя есть время выслушать меня?

Она ненадолго прикрыла глаза, потом открыла.

– Конечно.

– О последнем уик-энде, и о нынешнем дне, и обо всем прочем.

Она кивнула:

– Я могу сэкономить тебе много времени. Около пяти часов мне позвонил Джордж Моллетт и прочитал первые несколько абзацев только что написанной им статьи.

Палмер подался вперед.

– Ты запомнила их подробно?

– Боюсь, что да.

– Не можешь ли ты пересказать мне?

Она впервые повернулась и посмотрела на него. Ее взгляд казался несколько укоризненным и каким-то смущенным, как будто ей было стыдно за него, но она пыталась это скрыть.

– Ты доверяешь моей памяти?

– М-м, да.

Она сделала какое-то непонятное движение обеими руками, словно отталкивая что-то.

– Прошу прощения. Я вспомнила. Ты сказал, что в конечном счете доверяешь мне. Ведь так? Ну, конечно, так. Ладно, начнем.– Она намеренно, как решил Палмер, начала говорить монотонным голосом.– Речь шла о Гауссе, Хейгене и Джет-Тех. И твое имя ни разу не упоминалось, как, впрочем, и ЮБТК. И ты можешь теперь с облегчением вздохнуть. Джордж – друг. Он порядочный человек. Он еще один, кому ты можешь доверять. Короче, он побежденный, вроде меня. А ты победитель. Я забыла купить какой-нибудь трофей, чтобы преподнести тебе. Я собиралась сделать это, но совершенно забыла. Вот отчего человек проигрывает: никакой предусмотрительности! Это одна черта. Другая – это доверчивость. В ту минуту, когда ты ласково и доверчиво отдаешь себя в чьи-либо руки, ты кладешь начало своему проигрышу. Особенно когда ты не имеешь никаких оснований отдавать себя в его руки и особенно в том случае, когда тебя об этом и не просят.

Она наконец замолчала и посмотрела на него.

– У тебя есть время купить мне что-нибудь выпить?

Он кивнул:

– Где твое пальто?

– Я сама возьму его. Я еще не трясусь от старости.

– Я не…

– Если бы я только могла заставить себя не говорить подобных вещей…

Молча пройдя несколько кварталов, они зашли в бар, оказавшийся тем самым, где не так давно Палмер беседовал с Гауссом. Вирджиния оглядела зал, потом заказала официанту двойное виски.

– Ты должен простить меня,– сказала она, когда виски принесли.– В твоем присутствии я неизменно теряю над собой власть. Так уж получается. Тебе приходится выслушивать от меня такие вещи, которых я даже самой себе никогда не говорю.

– Мне хочется, чтобы ты простила меня за все, что я причинил тебе.

– Я простила.– Она сделала первый пробный маленький глоток, потом выпила сразу полстакана.– Твоя вина в том, что ты женился до нашей встречи. Ты прощен. Ты знаешь, что случается с одинокими женщинами моего возраста? Их охватывает желание иметь ребенка, пока климактерический период еще не наступил. Кто-нибудь до этого выкладывал тебе подобные вещи хоть наполовину так же очаровательно?

– Нет, но у тебя не совсем такое положение.

– Ты хочешь сказать, что у меня уже был ребенок.– Она очень широко улыбнулась, и губы как будто на мгновение приклеились и не сразу смогли занять обычное положение. Потом они расслабились по частям, каждая в отдельности.– Но мне кажется, что Дженни никогда и не рождалась. Это было почти двадцать лет назад. Я могла бы сейчас быть уже бабушкой. Если бы… И все это приводит к одному четкому выводу: в таких катастрофах, как та, лучше, когда никого не остается в живых.