Старый патагонский экспресс - Пол Теру

Борхес смеялся каким-то жалобным, замкнутым смехом. Его лицо оживилось.

— И они еще считают себя коренным населением! Я как-то слышал, как одна черная женщина говорила аргентинской женщине: «Ну, по крайней мере, мы не попали сюда на корабле!» Она хотела сказать, что считает иммигрантами всех здешних испанцев! «Мы не попали сюда на корабле!»

— Когда вы это слышали?

— Очень много лет назад, — ответил Борхес. — Но негры — отличные солдаты. Они участвовали в войне за независимость.

— Точно так же, как и в Соединенных Штатах, — сказал я. — Но их было очень много в армии англичан. Англичане пообещали им свободу за службу в своей инфантерии. А у южан один полк был целиком из черных — их еще называли эфиопами лорда Данмора. Они закончили свой путь в Канаде.

— А наши черные победили в битве при Черрито. Они воевали с Бразилией. Из них получились отличные пехотинцы. Гаучо бились верхом, а негры — плохие наездники. Это был пехотный полк, шестой. И они звали его не полком мулатов и черных, но по-испански полком темных и светлых. Так, чтобы их не обидеть. В «Мартине Фьерро» их зовут «люди покорного цвета»[57]… Но довольно, довольно. Давайте читать «Артура Гордона Пима».

— Какую главу? Как насчет той, где они встречают корабль с трупами и стервятниками?

— Нет, я хочу последнюю. Про свет и тьму.

Я прочел последнюю главу, где каноэ выносит к Антарктиде, и вода делается все теплее и теплее, пока не становится горячей, и все вокруг покрывают пепел и пар, и появляется белый великан. Борхес то и дело перебивал меня, восклицая на испанском: «Это очаровательно!», «Это прекрасно!», «Как красиво!».

Едва я закончил, он попросил:

— Прочтите самую последнюю главу.

И я прочел главу 24, о том, как Пим бежал с острова, преследуемый бешеными дикарями: живое описание полного безумия. Этот длинный жутковатый пассаж так восхитил Борхеса, что он захлопал в ладоши.

— Ну, а теперь немного Киплинга? — предложил он. — Не хотите разобрать «Миссис Батерст» и постараться понять, хорош или нет этот рассказ?

— Извините, но должен признаться, что «Миссис Батерст» никогда мне не нравилась, — сказал я.

— Хорошо. Наверное, он действительно плох. Ну, тогда «Простые рассказы с гор». «За чертой» подойдет?

Я принялся читать «За чертой», и, когда дошел до того места, где Бизеза поет о любви Триджего, своему английскому возлюбленному, Борхес перебил и прочел сам:

Одна на крыше, я гляжу на север,Слежу зарниц вечернюю игру:То отблески твоих шагов на север.Вернись, любимый, или я умру.[58]

— Отец очень любил эти строчки, — сказал Борхес. А когда я дочитал до конца, предложил: — Теперь что-нибудь на ваш выбор.

Я выбрал рассказ курильщика опиума, «Ворота ста печалей».

— Как это мрачно, — заметил Борхес. — Просто ужасно. И человек совершенно беспомощен. Но обратите внимание, как Киплинг повторяет некоторые строчки. Это получается совершенно непринужденно, но очень красиво, — он потрогал жилетный карман. — Который час? — Вынув часы, Борхес ощупал циферблат. — Половина девятого — пора ужинать.

Возвращая книгу на полку, Борхес очень просил, чтобы я возвращал книги в точности на те места, откуда взял, я поинтересовался:

— Вы когда-нибудь перечитываете свои собственные работы?

— Никогда. Я никогда не доволен своей работой. Критики слишком преувеличивают мои достоинства. Лучше я буду читать… — Он подался к полкам и как бы охватил их руками, — настоящих писателей. Ха! — Он снова обернулся ко мне. — А вы перечитываете мои работы?

— Да. «Пьера Менарда»…

— Это самый первый из моих рассказов. Тогда мне было то ли тридцать шесть, то ли тридцать семь лет. Отец сказал: «Больше читай, больше пиши и не стремись печататься!» — вот в точности его слова. Лучший из моих рассказов — «Злодейка». И «Юг» тоже хорош. Там всего несколько страниц. Я ведь лентяй — несколько страниц, на большее меня не хватает. Но «Пьер Менард» скорее шутка, чем рассказ.

— Я как-то читал своим студентам из Китая «Стену и книги».

— Студенты из Китая? Наверняка они нашли там массу глупейших ошибок. Нисколько в этом не сомневаюсь. Это совершенно неважная работа, ее и читать не стоило. Пойдемте ужинать.

Он взял с дивана свою трость, и мы отправились вниз, вниз на тесном лифте, через литые ворота. Ресторан находился здесь же, за углом, — я его не видел, но Борхес знал дорогу. Так что я шел на поводу у слепого. Идти по Буэнос-Айресу с Борхесом было все равно что идти по Александрии с Кавафисом[59] или по Лахору с Киплингом. Город принадлежал ему, и он шел по нему как хозяин.

По случаю вечера Страстной пятницы в ресторане было людно и шумно. Но стоило появиться Борхесу, тростью нащупывающему хорошо известный ему путь между столиками, как посетители примолкли. Борхеса здесь прекрасно знали, и при нем стихли разговоры и даже звон посуды. Это молчание, в равной степени полное благоговения и любопытства, висело до той минуты, пока Борхес не уселся и не продиктовал официанту наш заказ.

Нам подали пальмовый салат, и рыбу, и виноград. Я пил вино, Борхес только воду. Склоняя голову то к одному плечу, то к другому, он старался подцепить на вилку кусочки пальмы. Затем попробовал орудовать ложкой, но в итоге был вынужден пустить в ход пальцы.

— Знаете, какую главную ошибку допускают те, кто пытается снимать фильмы по «Доктору Джекилу и мистеру Хайду»? — спросил он. — Они отдают обе роли одному актеру. А для этого фильма нужны два разных человека. Именно это и имел в виду Стивенсон. Джекил — это два человека в одном. И это должно оставаться тайной до самого конца. Только в конце это откроется, как удар грома. И еще одно. Почему режиссеры вечно превращают Хайда в любимца женщин? Он же для этого слишком жесток.

— Хайд сбивает с ног ребенка, и Стивенсон описывает, как хрустят его кости, — подтвердил я.

— Да, Стивенсону ненавистна жестокость, но он никогда не имел ничего против физической страсти.

— Вы читаете современных авторов?

— Я никогда не унижаюсь до такого чтения. Энтони Бёрджесс[60] очень хорош и, кстати, очень одаренный человек. Мы с ним похожи — Борхес, Берджесс. Это одно имя.

— А еще кто?

— Роберт Браунинг, — сказал Борхес, и мне показалось, что он пнул меня по ноге. — Но все-таки ему следовало писать короткие рассказы. Если бы он взялся за них, то превзошел бы самого Генри Джеймса, и люди по-прежнему читали бы его, — Борхес взялся за свой виноград. — В Буэнос-Айресе отлично кормят, вы согласны?