История Древнего Китая - Джон Грэй

Ткацкий станок

В Кантоне много ткачей, зарабатывающих себе на хлеб изготовлением широких лент, которыми обматывают ножки китайские женщины. Эти тесемки или ленты не используются для бинтования ног, хотя так полагают многие иностранцы, живущие в Китае: на самом деле ноги бинтуют полосами грубой материи. Шелковые ленты заменяют чулки, то есть их ткут как украшение для бинтованных ног, и они достаточно длинны, чтобы их можно было обернуть вокруг всей ноги.

Китайцы так же известны своим искусством вышивания, как и ткацким мастерством. Например, в Кантоне многие мужчины и женщины (но в основном все-таки мужчины) постоянно заняты вышиванием покровов на жертвенники, знамен и всевозможной одежды. Главные лавки в Кантоне, где делают вышивки с прекрасной композицией и подбором цветов, расположены на улице Чжуан-юань-фан, рядом с воротами Тай-пин-мэнь (воротами Великого спокойствия). Ткань, которая должна быть вышита, закреплена на горизонтальной раме, перед которой сидит на табуретке вышивальщик. Креповые шали, изготовлением которых по праву славятся китайцы, вышивают в городе Байцзяо провинции Гуандун. Я был немало удивлен во время посещения этого города, обнаружив, что эти поистине прекрасные вещи изготовляют в бедных и грязных домах на улице Байцзяо.

Прежде чем закончить эту главу, следует упомянуть о том, что собственно в Китае, и чаще всего, насколько мне известно, поблизости от Чифу в провинции Шаньдун, а также в Монголии и Маньчжурии, есть шелкопряды, от которых получают то, что китайские торговцы называют горным шелком. Эти крупные шелкопряды водятся на дубах. Шелковые материи, изготовленные из горного шелка, очень грубы.

Глава 28

Гончарное дело

Изготовление глиняных сосудов для домашнего обихода и других сфер человеческой деятельности, по всей вероятности, представляет собой одно из самых древних ремесел. Мы узнаем, что гончарное дело существовало в глубочайшей древности как у самых просвещенных, так и у самых варварских народов. В Библии нередко встречаются упоминания о горшечниках. Самое раннее упоминание о глиняных сосудах находится в Книге Судей (7: 16–19). В Книге Бытия (21: 14, 15) говорится о сосуде, который в нашем переводе передано как «бутыль»{141}, но, по-моему, не может быть сомнений в том, что такие сосуды делались не из глины, а из шкур. Некоторые комментаторы склонны думать, что кувшин Ревекки, о котором говорится далее в той же книге (24: 14, 15), был сделан из обожженной глины. Я думаю, определенности в этом вопросе достигнуть совершенно невозможно. Многие очень древние языческие тексты упоминают о гончарном круге, и мы располагаем неопровержимыми свидетельствами того, что уже очень давно китайцы умели делать фарфоровую посуду высокого качества. Искусство изготовления фарфора, так рано освоенное китайцами, со временем распространилось и в других частях Азии, и особенно в соседней Японской империи. Иезуитский миссионер по имени Энтреольес, посетивший Китай для исполнения своего священного долга в начале XVIII столетия, рассказывал, что тогда еще сохранялись керамические или фарфоровые сосуды, по утверждениям китайцев, изготовленные или ранее царствований императоров Яои Шуня, или во время этих царствований.

Стеклодувы

Если утверждение правдиво, то производство фарфора в Китае действительно восходит к глубокой древности, поскольку согласно захаровской хронологии Китая император Яо правил в 2357 году до Р.Х. а его преемник Шунь – в 2355 году до Р.Х. Изыскания месье Жюльена из Парижа проливают свет на истоки гончарного мастерства в Китае. Этот великий синолог сообщает нам, что во время царствования императора Хуанди, занимавшего трон Китая с 2697 по 2597 год дон. э., уже существовала чиновничья должность контролера гончарного дела, на которую назначало правительство. Месье Жюльен сообщает, что именно в царствование Хуанди искусству изготовления керамических сосудов положил начало предприимчивый китаец по имени Гуань Яо. В первые века христианской эры в земле нашли несколько фарфоровых ваз; передают, что они были снежно-белыми, но качество этих ваз было не таким уж высоким, а пропорции не отличались гармоничностью. Согласно утверждениям Уилкинсона и других современных египтологов, вазы, по всей видимости, китайского происхождения находили в древних гробницах некогда гордых и богатых Фив. Одна из этих гробниц относилась еще к эпохе фараонов. Если я не ошибаюсь, одна из ваз в настоящее время находится в Луврском музее, где ее считают интереснейшим экспонатом. Из восемнадцати провинций, на которые разделен собственно Китай, более всех славится горшечными глинами Цзянси. А в этой провинции первое место занимают районы Пин-ли и Цзя-хао. В области Хуэйчжоу провинции Аньхой тоже есть горшечная глина высокого качества. Здешние глины мягкие, гладкие и почти все – одноцветные. Глина, составляющая исключение, имеет прожилки, похожие на оленьи рога. Многие гончары отдают ей решительное предпочтение. Город, с давних пор славящийся своими фарфоровыми фабриками, – это Цзин-дэ-чжэнь. Он расположен рядом с Пин-ли и Цзя-хао, которые я только что упомянул как месторождения лучших горшечных глин. Путь к нему идет по горной реке Чанцзян, и, поскольку он расположен на ее южном берегу, Цзин-дэ-чжэнь иногда называют также Чан-нань-чжэнем. Что касается судоходности этой реки, то она во многих местах очень мелка, и поэтому по ней плавают по большей части на плоскодонках. В стремнинах эти лодки приходится буквально тащить против течения, и они так часто бьются о скалистое дно, что иногда одна-две доски выскакивают из пазов. Лодка, в которой плыл я, столько раз билась о камни в течение ночи, которую я провел на борту после прибытия в Цзин-дэ-чжэнь, что команде, состоявшей из трех или четырех крепких мужчин, пришлось подниматься и вычерпывать воду. Лодка, стоявшая рядом с нами на якоре, столкнулась с такими же трудностями. Вода Чанцзяна кристально чиста, это лучший напиток для людей, любящих пить воду. Когда мы были в десяти или в двенадцати милях от Цзин-дэ-чжэня, густые клубы дыма от затопленных печей убедили нас в том, что мы приближаемся к большому фабричному городу. Осколки керамической посуды, которыми было здесь буквально усеяно дно реки, тоже свидетельствовали о том, что неподалеку находится город, который вот уже многие столетия славится керамическим производством.

К моменту нашего прибытия над городом встала полная луна, но полночные небеса, вопреки ее яркому свету, озарялись огненным заревом многочисленных печей. На следующее утро мы собрались осматривать город и гончарные мастерские. Наши приготовления были довольно-таки сложными, поскольку гончары в Цзин-дэ-чжэне недоброжелательны к иностранцам и подобно всем, кто работает с глиной, склонны к грубости и необузданности. По этим причинам мы сочли целесообразным отправиться в мастерские переодетыми. После я узнал, что мы сделали правильно: следующей партии путешественников – французских ценителей гончарного искусства (а я тогда еще сожалел, что не могу подождать и присоединиться к ним, – ведь у них были письма от французского посла в Пекине и от высокопоставленных китайских чиновников) – вообще не позволили понаблюдать за обычным производственным процессом. Им заявили, что у работников якобы выходные! На самом деле китайцам просто не хотелось, чтобы агенты французского правительства пристально присматривались к местным гончарным мастерским. Они были предельно вежливыми, как в доме, где узнают о визите непрошеных гостей и поручают служанке сказать, будто хозяев нет дома.

Мои приготовления состояли в том, что я облачился в местную одежду и из-за холодной погоды надел большой капюшон, которые там носили: он закрывает не только голову, но и часть лица. Пара больших очков, по моим представлениям, окончательно сделала меня неузнаваемым, но капитан плоскодонки, поглядев на мою долговязую фигуру, шагающую с независимым видом англичанина, с этим не согласился. Он обеспокоенно заметил, что эдак расхаживать по улицам не стоит. Капитан прошелся по палубе, в точности изобразив мою походку, а затем показал, как надо ходить: он согнулся, ссутулился и прошел «по-китайски» с носа лодки ко мне. Благодаря этому наставнику, чьим указаниям я следовал весь день, мне удалось без особого риска передвигаться по Цзин-дэ-чжэ-ню. Я вызвал подозрение только однажды. То ли рост свидетельствовал о моей принадлежности к варварской расе, то ли какое-нибудь движение, не характерное для китайца (прежде всего, меня беспокоили китайские чулки: они оказались слишком короткими, а мне было нечем их подвязать), но один сообразительный юноша шагал некоторое время рядом, бросая на меня подозрительные взгляды, но в конце концов все-таки пошел своей дорогой.

Энтреольес говорит, что город Цзин-дэ-чжэнь «имеет одну лигу{142} в длину, а жителей там миллион душ». По всей вероятности, в начале XVIII столетия, когда он там жил, Цзин-дэ-чжэнь и вправду был таким многолюдным. Однако я склонен заключить, что в настоящее время население города гораздо меньше. Можно назвать как минимум одну причину серьезного уменьшения численности горожан. Во время Тайпинского восстания, опустошавшего наиболее процветающие районы Китая с 1847 по 1854 год, Цзин-дэ-чжэнь был захвачен повстанцами. Они, по обыкновению, начали проводить массовые убийства местных жителей, подобных которым не видело ни прошлое, ни наше столетие{143}. Мятежники стали вести беспорядочную стрельбу на улицах и во дворах, не обращая внимания ни на возраст, ни на пол, ни на общественное положение жертв, с той же яростью, что и во время сражений. Никто из нападающих не проявлял гуманности, никто не выказал ни малейших знаков сочувствия. Полностью овладев городом, они рассредоточились и начали вламываться в дома с целью грабежа. Совершались хладнокровные убийства. Захватчики не знали жалости ни к старым, ни к больным, ни к юным. К этому времени большая часть города была объята пламенем, а поскольку пожар начался сразу в нескольких местах, его нельзя было объяснить случайностью. Большинство самых заметных городских зданий и множество домов бедноты были стерты с лица земли, так что, когда вновь воцарился мир, жители, спасшиеся от ярости повстанцев и пожелавшие вернуться под отеческий кров, часто обнаруживали, что им негде найти пристанище. Город, где, по словам Энтреольеса, в XVIII веке было такое многочисленное население и где, несмотря на страшную резню 1854 года, ныне, наверное, столько же жителей, как в нашем Бирмингеме, оказывается, был центром производства керамики с начала правления династии Чэнь (557 год н. э.). В 1280 году, во время правления династии Юань, китайское правительство назначило высокопоставленного чиновника надзирать за производством керамики. На второй год правления под девизом Хун-у (в 1369 году) был издан императорский указ возвести большую факторию и печи на Чжу-шань, или Жемчужном холме, – там должны были делать вазы и другую посуду для членов царствующего дома. Следить за тем, чтобы работы на императорской фактории проводились в должном порядке, был поставлен очень знатный чиновник, которому была дана полная власть над всем этим заведением. Указу повиновались, но воздвигнутое тогда здание сгорело в пожаре, устроенном мятежниками в 1854 году. Китайские летописцы сообщают, что эта фактория была обнесена стеной окружностью в милю с лишним. В центре участка был общий зал, где императорский управляющий имел обыкновение совещаться с подчиненными ему чиновниками. На севере и на юге огороженной территории располагались конторы, на востоке же и на западе – казна фактории, из которой оплачивали текущие расходы. Неподалеку от южных ворот находилась башня, а на ней стоял большой барабан. Рядом с башней была тюрьма, куда сажали непокорных рабочих. Были и более привлекательные здания – два больших зала, где рабочие обычно отдыхали. Там же располагались и три храма, первый из которых был посвящен Ю Тулину – изобретателю гончарного искусства, второй – Бэй-ди, божеству севера, а третий – Гуань-ди, богу войны. Снаружи, за пределами стен, был храм, тоже относившийся к фактории, с идолом бога-покровителя уезда. Каждая из шести печей носила особое имя. В первой обжигали зеленые фарфоровые сосуды, она называлась зеленой печью; во-второй делали посуду с изображением драконов, поэтому называлась лун-яо, третья – фэн-хо-яо, или печь ветра и огня; четвертая – сэ-яо, или цветная печь, пятая – лань-хуан-яо, или синяя и желтая печь, а шестая – хэ-яо, или печь для обжига огнеупорных капсул. Перед главными воротами фактории, как и перед всеми правительственными зданиями в Китае, находилась декоративная стена с изображением большого дракона.