Хозяйка большого дома - Карина Демина

— Не скажут. А если скажут, то она не послушает.

— Думаешь?

— Думаю, — Ийлэ подумала, что в той, в другой жизни, она бы волновалась за своего кузена, и за его молодую жену, и за газету, за слухи… — Она же знает, что ты ее не обидишь.

Нат кивнул.

И вправду не обидит, скорее умрет, чем позволит причинить боль. Это было уже много. Но достаточно ли для того, чтобы эти двое были счастливы?

Ийлэ хотелось бы думать, что достаточно.

В конце концов, кто-то в этом мире заслуживает счастья, так почему не Нат?

— Она хорошая, — Ийлэ попыталась улыбнуться. — И ты тоже. И пусть у вас все получится, как надо…

Она поцеловала Ната в макушку, как поцеловала бы того самого несуществующего кузена. И он, смутившись, покраснев, поспешил сменить тему:

— Меня Гарм учить будет, как правильно драться… просто драться я умею, а вот правильно — нет… а я теперь должен семью защищать… вот.

Ийлэ согласилась: должен.

И позавидовала, что у него есть семья.

Впрочем, первый же урок, на котором Ната изваляли в грязи, напрочь развеял его иллюзии о легкой учебе. А второй добил… был и третий, и десятый, и потом Ийлэ потеряла счет урокам.

— Он опять его гоняет, — Нира обжилась в доме и наверное в этом не было ничего плохого, напротив, Ийлэ больше не оставляли одну, но Нира — это не Райдо.

Ей не прогнать страхи.

У нее и своих множество.

Ийлэ знает эти страхи в лицо.

Гарм.

Хмурый. И язвительный. И если он и вправду повадился ходить на кухню, то визиты эти никоим образом на нем не сказывались. По-прежнему сухой, если не изможденный, но с цепким злым взглядом, который, впрочем, редко задерживался на Ийлэ.

И к лучшему.

Гарм взялся воспитывать Ната, во всяком случае, это называлось именно воспитанием.

— Он его точно убьет, — Нира старалась держаться с подобающим леди спокойствием, но выдержки не хватало, и она то и дело вскакивала, чтобы подойти к окну.

Выбирала гостиные, окна которых выходили на задний двор.

И застывала, глядя на то, как раз за разом Нат летит на землю, катится, сминая уже не снег, но грязное ледяное крошево.

Истоптали.

Смешали ногами с пылью, с сухим навозом, с темной промерзшей землей. Он поил ее кровью, отпаивал, но крови было мало.

Нат вставал.

Упрямый.

Ийлэ быстро поняла, что когда бьют, лучше лежать и молчать — быстрее отстанут. А этот вставал раз за разом, скалился и бросался на Гарма, чтобы вновь полететь…

— Избиение младенца… — Ийлэ однажды не выдержала.

Это не было ее делом, и если Райдо был спокоен, то и ей следовало бы, но Нат возвращался со двора задним ходом и пропадал где-то в доме, зализывая раны.

Нира расстраивалась.

Замолкала.

И смотреть на нее было тяжело.

— Не такого уж младенца, — возразил Райдо, который к этому воспитанию относился с полным равнодушием. — Нат довольно взрослый. И считает себя опытным. А это опасно.

Райдо во двор выходил редко, а когда случалось, то забирался на старую бочку, садился и смотрел… и тогда Ийлэ хотелось его ударить.

— Я понимаю, что это все выглядит жестоко, — Райдо всегда садился рядом, и наверное, в этом был смысл. Он нуждался в Ийлэ не меньше, чем она в нем. — Но он должен понять, что отнюдь не так хорош, как ему казалось.

Райдо принес орехи, целый кулек и теперь раскалывал их пальцами.

— Он уже понял.

Он очищал ядра от остатков скорлупы и протягивал Ийлэ. Она брала.

Орехи были сладкими.

— Понял, твоя правда. А теперь он учится. И по-хорошему учить должен я, но… — Райдо ссыпал скорлупу в другой кулек. — Гарм осторожен.

— Неужели?

— Разбитый нос и пара синяков — невеликая цена…

— Нира беспокоится.

— С этим я точно ничего поделать не могу, — он протянул золотистое ядро ореха, на его ладони глядевшееся крошечным. — Ийлэ… лучше беспокоиться за живого, чем за мертвого. У Ната такой характер, что он не сможет сидеть тихо. И если пока ему многое спускают из-за возраста, то дальше ему придется или драться, или молчать. А молчать он не сумеет. Единственное, что мы можем для него сделать — это научить.

Наверное, он был прав.

Ийлэ чувствовала его правоту и попыталась объяснить Нире. Та слушала, часто моргая, кривясь, с трудом сдерживая слезы.

— Я… я не знала, что они такие…

Ей было плохо в этом, не своем доме. Она пыталась прижиться, но зимой сложно… и страхи не уходили. У второго тоже было имя: Мирра.

Повадилась навещать сестру, и та не смела сказать, что визиты эти ей вовсе не в радость. Нира терялась. Замолкала. Становилась какой-то тусклой… и Нат, которого это вовсе не радовало, злился. Она же пугалась его злости и терялась сильней прежнего.

Она бледнела.

Краснела.

Начинала заикаться, теребила юбки и платки, если платкам случалась оказаться в руках. Озиралась на Ийлэ, у нее пытаясь найти поддержку, и наверное, следовало бы что-то сказать, как-то ободрить, но Ийлэ не представляла, как именно.

Ей самой было неуютно.

И она с превеликим удовольствием избегала бы этих встреч, но… как было бросить Ниру.

— Я не понимаю, — сказала она как-то, с трудом пытаясь сдержать слезы. — Что ей от меня надо? Что им всем от меня надо?

Нира стиснула кулачки.

— Она такая… такая… я ведь даже не могу сказать ей, чтобы не приезжала! Точнее, я говорила, а она не слышит…

Мирра стала ласковой.

Медвяно-сладкой, словно эта сладость могла кого-то обмануть. Порой с Миррой появлялся Альфред, всегда с подарками, безукоризненно вежливый. Красивый. И Нат, чувствуя превосходство человека, а может свой перед ним долг, отступал.

Злился.

Ревновал, не отдавая себе отчет в том, что испытываемое им чувство — это именно ревность. Он брал Ниру за руку и держал, а если вдруг случалось уйти, то начинал нервничать, и живое железо, проступавшее на его лице, выдавало это беспокойство.

Ната было жаль.

И Ниру.

Альфреда же Ийлэ боялась, и страх заставлял держаться от него в стороне…

…как и от доктора, который, к счастью, родственными визитами не злоупотреблял.

— Я знаю, что вы меня недолюбливаете, — сказал он как-то, впрочем, не глядя на Ийлэ. — И у вас есть на это полное право… но нам все одно придется жить в этом городе.

Он не дождался ответа, ушел, если не сказать — сбежал…

Убийца?

Почему-то Ийлэ не могла отделаться от мысли, что кто-то из этой троицы — убийца.

Альфред с его извечной улыбкой.

Доктор.

Шериф. Он заглядывал лишь единожды, чтобы выпить бокал бренди и перекинуться парой бессмысленных фраз.