Владимир Ленин. На грани возможного - Владлен Логинов

Почему же теперь из Зимнего что-то «требуют» от съезда Советов? Но спрашивать уже было не у кого, ибо группа эсеров, меньшевиков, бундовцев и часть «фронтовой группы», под протестующие крики и свист подавляющего большинства оставшихся, уходят со съезда.

Выяснилось, что помимо телеграфной линии, в одном из помещений Зимнего дворца действует и телефонный канал. Министр Никитин позвонил на квартиру товарищу министра Хижнякову и попросил передать «всем общественным организациям» требование правительства о поддержке. Никитин уверял, что если отправить в тыл осаждающим дворец даже небольшие силы, рабочие и солдаты разбегутся.

А министр Маслов дозвонился в Городскую думу эсеру Быховскому: «Нас расстреливают… – говорил он. – Мы умрем здесь, но последним моим словом будет – презрение и проклятие той демократии, которая… не сумела нас защитить». Быховский тут же рассказал о звонке министра думцам и предложил идти на помощь к Зимнему, чтобы «умереть вместе с ними».

Собравшиеся встретили предложение овацией. Один из членов Исполкома Совета крестьянских депутатов попросил у них разрешения «выйти и умереть вместе с ними». Оказавшийся здесь же министр Прокопович тоже молил со слезами в голосе позволить ему «разделить участь своих товарищей». Но и этого показалось мало: предложили провести поименное голосование о готовности каждого «умереть вместе с правительством».

Голосование затянулось. Потом готовили бутерброды с колбасой для министров. И на улицу вышли около полуночи. Выстроились в колонну по четыре. Впереди стали городской голова Александр Шрейдер и Прокопович, который держал в одной руке фонарь, а в другой – зонтик[1235].

Свидетелем дальнейшего оказался вездесущий Джон Рид. «… На углу Екатерининского канала под уличным фонарем цепь вооруженных матросов перегораживала Невский, преграждая дорогу толпе людей… Здесь было триста – четыреста человек: мужчины в хороших пальто, изящно одетые женщины, офицеры – самая разнообразная публика. Среди них мы узнали многих делегатов съезда, меньшевистских и эсеровских вождей… Я увидел и репортера газеты “Russian Daily News” Малкина. “Идем умирать в Зимний дворец!” – восторженно кричал он. Процессия стояла неподвижно, но из ее передних рядов неслись громкие крики. Шрейдер и Прокопович спорили с огромным матросом…

“Мы требуем, чтобы нас пропустили! – кричали они. – Вот эти товарищи пришли со съезда Советов!.. Вот их мандаты!..” Матрос был явно озадачен. Он хмуро чесал своей огромной рукой в затылке. “У меня приказ от Комитета – никого не пускать во дворец…” – “Мы настаиваем, пропустите!.. Мы все равно пойдем! – в сильном волнении кричал старик Шрейдер… – Мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулеметами!” – “Нет”, – заявил матрос с упрямым взглядом.

“А что вы сделаете, если мы пойдем? Стрелять будете?” – “Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей… Что-нибудь да сделаем”, – отвечал матрос, явно поставленный втупик… Тут появился другой матрос, очень раздраженный. “Мы вас прикладами! – решительно крикнул он. – А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!”

…Прокопович влез на какой-то ящик и, размахивая зонтиком, стал произносить речь… “Против нас применяют грубую силу! Мы не можем допустить, чтобы руки этих темных людей были запятнаны нашей невинной кровью!.. Вернемся в думу и займемся обсуждением наилучших путей спасения страны и революции!” После этого толпа в строгом молчании повернулась и двинулась вверх по Невскому все еще по четверо в ряд»[1236].

Когда Шрейдер приходил в Смольный договариваться о «посредничестве», он, между прочим, сказал Троцкому, что с конституционной точки зрения единственной законной властью в Петрограде является сейчас Городская дума, а не Петросовет. Но Шрейдер прекрасно понимал, что претендовать на власть и ссылаться на «конституционность» в стране без конституции, да еще в момент восстания, когда решает лишь реальное соотношение сил – достаточно наивно.

Поэтому, когда участники «хождения к Зимнему» вернулись в Городскую думу, первое же заседание «Комитета спасения Родины и Революции» занялось решением именно этой задачи – собиранием сил. Часть гласных Городской думы, та часть фракций меньшевиков и эсеров, которые ушли со съезда, Исполком Совета крестьянских депутатов, члены бывшего Предпарламента и Совета республики – были налицо.

Эсеры и меньшевики преобладали. Но нередко забывают о том, что реальный политический вес Комитета усилился за счет вхождения в него кадетов. Свою партийную принадлежность они не афишировали и выступали как члены «сеньорен-конвента» Совета Республики.

Член ЦК кадетов Владимир Оболенский писал, что поначалу возник спор о названии комитета. О «спасении революции» кадеты и слышать не хотели. «Такое название в момент, когда нужно было спасать Россию от торжествующей революции, – заметил Владимир Андреевич, – звучало уж очень фальшиво». Однако пришлось уступить. Зная, что для соглашателей важна именно «революционная фразеология», он предложил поправку, которую приняли – «Комитет спасения Родины и Революции». В Комитете спасения кадетов ужасно раздражали бесконечные «споры социалистов между собой об их участии в правительстве». Но поскольку споры эти, как выразился Оболенский, «никакого реального значения» не имели, а меньшевик Скобелев сразу же заявил, что комитет будет «опираться на физическую силу», кадетский ЦК счел необходимым связаться с этим очагом «военного сопротивления большевикам». Помимо Оболенского, в него делегировали Софью Панину и Владимира Набокова. И эта воскресшая «коалиция» бывших соглашателей с бывшими либералами сразу дала необходимые средства и связи[1237].

Устанавливаются контакты с профсоюзами железнодорожников, почтово-телеграфных, банковских служащих, с помощью которых можно было попытаться взять в свои руки управление городом. Сюда приходят члены съездовской «фронтовой группы», Центрофлота, Союза георгиевских кавалеров, Союза увечных воинов, имевшие связи с армейскими подразделениями, а затем и представители Союза казачьих войск. Комитет избирает бюро и обращается с воззванием к «Гражданам Российской республики», в котором заявляет: «Сохраняя преемственность единой государственной власти, Всероссийский комитет спасения Родины и Революции возьмет на себя инициативу воссоздания Временного правительства…»[1238]

Меньшевиков-интернационалистов на собрании Комитета спасения не было. Они по-прежнему оставались в зале заседаний съезда, где бушевали страсти и гремели аплодисменты. «Сидя в задних рядах, – написал Мартов, – я с тяжелым сердцем наблюдал за ликующим залом. Как бы я хотел присоединиться к ним! Но я не мог…»[1239]

Мартов зачитывает декларацию меньшевиков-интернационалистов и еврейской социал-демократической партии «Поалей– Цион». Они считают, что «единственным исходом из этого положения, который еще мог бы остановить развитие гражданской войны, могло бы стать соглашение между восставшей частью демократии и остальными демократическими организациями об образовании демократического правительства… которому могло бы сдать власть Временное правительство безбольно». А до этого следует «съезду приостановить свои работы».

Среди всеобщего шума и криков, рассказывает Джон Рид, «Каменев размахивал председательским звонком… Троцкий встал со своего места. Лицо его было бледно и жестоко. В сильном голосе звучало холодное презрение. “Восстание народных масс, – сказал он, – не нуждается в оправдании… Народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю: с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда…? С ними должны заключить соглашение, как равноправные стороны, миллионы рабочих и крестьян, представленных на этом съезде…? Нет, тут соглашение не годится. Тем кто отсюда ушел… мы должны сказать: вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна, и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории…”»

Он предлагает резолюцию: «Уход соглашателей не ослабляет Советы, а усиливает их… Заслушав заявление с.-р. и меньшевиков, съезд продолжает свою работу, задача которой предопределена волей трудящегося народа…» Съезд ответил бурными аплодисментами. «Тогда мы уходим!» – крикнул Мартов и с группой сторонников покинул зал[1240].

На трибуну поднялся Дмитрий Сагарашвили. «Я – сам рабочий, – под аплодисменты сказал он, – и не могу быть безучастным свидетелем в то время, когда рабочие, когда солдаты борются против наших вековых врагов. Мои товарищи по фракции, меньшевики-интернационалисты, сделали большую ошибку, уйдя со съезда… Я останусь с теми, которые сражаются с врагами народа и революции»[1241].