Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я - Павел Фокин

«Вихревой блеск описаний, восторженная нежность к жизни, природе и людям, патетизм лирических рассуждений, эмоциональность фабулы и способность показывать каждый предмет, каждое слово со всех сторон, в трех измерениях – еще не оцененные достаточно свойства прозы Юр. Юркуна, может быть наиболее своеобразной из современной прозы» (М. Кузмин. Условности: Статьи об искусстве).

ЮРЬЕВ Юрий Михайлович

Драматический актер. Актер Александринского театра с 1893. Роли: Чацкий («Горе от ума» Грибоедова), Ромео («Ромео и Джульетта» Шекспира), Фауст («Фауст» Гете), Фердинанд («Коварство и любовь» Шиллера), Карл Моор («Разбойники» Шиллера), Дон Жуан («Дон Жуан» Мольера) и др.

«Юрьев… представитель классической традиции в театре. Классицизм, в отличие от романтизма и натурализма, состоит в том, что дается зрителю твердый каркас: такие зрители, как я, умеющие смотреть, украшают этот каркас любыми узорами, вот и я украшал Юрьева и сразу отличил его от всех других, как предмет, годный для украшения. Юрьев говорит, движется, гримируется, носит себя – так, что фантазии зрителя просторно. Вот почему он – художник» (А. Блок. Из дневника).

«Юрьев создан был для классических ролей. Великолепный голос, фигура для моделей античных статуй, дикция (неизвестно откуда взявшаяся и совсем не характерная для школы Малого театра) размеренно четкая, так шедшая к шестистопному ямбу александрийского стиха – все как нельзя больше шло к классическим ролям.

…Когда Юрьев входил в театральный зал или проходил по улице, сразу можно было даже не знавшему его догадаться, что это актер, и притом актер большой. Все – его безупречная манера одеваться, походка, постановка головы – все подтверждало это. „Велелепный Юрьев“, как шутя прозвали его ученики, после того как он прочел им отрывок из гекзаметров с выражением „Меч велелепный“» (Т. Щепкина-Куперник. Из воспоминаний).

«С самых первых шагов Юрьева на сцене, сколько мне помнится, в нем был целомудренный холодок. Он никогда не отдавался весь – ни страсти, ни порыву, ни увлечению. Всегда между ним и предметом его любви и дружбы на сцене была какая-то невидимая преграда, и всегда при слиянии душ, под чертой сложения, существовал какой-то неделимый остаток. Так как борьба за романтизм шла медленно и малоуспешно, Юрьевым пользовались в ролях подходящего характера в пьесах реалистического репертуара. Иногда в этих ролях он достигал высоты совершенно исключительной.

…Юрьев принадлежит к числу тех, у которых внутренняя дисциплина, способность изучения и художественный вкус значительно преобладают над пылкостью чувств и стремительностью воображения.

…При всей мягкости, тактичности и учтивости, скажу больше, при всей скромности, в нем есть что-то прямое, негнущееся. Он и как актер такой же негнущийся, устойчивый. Это – прямота без резкости, гордость – без высокомерия, твердость – без жестокости – все в совокупности помогает ему держать свой курс на театр возвышенных форм, унаследованный от прошлого, принимая, однако, с радушием воспитанного человека и сборную, пеструю толпу посетителей сегодняшнего дня. Он истинный джентльмен театра» (А. Кугель. Профили театра).

ЮТАНОВ Владимир Павлович

Писатель, переводчик, редактор-издатель альманаха «Сполохи».

«Владимир Павлович Ютанов, женившись в молодые годы на замоскворецкой купчихе, получил в приданое дом. Это был один из самых странных и удивительных домовладельцев Москвы. В доме, рассчитанном на тишину неспешной купеческой жизни, гремели два превосходных концертных рояля, на которых владелец дома разыгрывал с сыновьями, в шесть рук, могучего Бетховена или Баха, своих любимых композиторов. Кроме того, он любил английский и французский языки, перевел „Общественный договор“ Жан-Жака Руссо и в 1906 году издал его за свой счет, а затем перевел на английский язык и тоже сам издал отдельной книгой свою повесть „Доходный дом“, ранее напечатанную на русском.

Но больше всего, страстно и самоотверженно, Владимир Павлович Ютанов любил литературу. Издательство „Сполохи“, которое он во имя этой любви основал, не приносило ничего, кроме убытков, но оно и не было рассчитано на доходы. Мне кажется, что Ютанов попросту не признавал доходов от того святого ремесла, которое называется литературой. Каждый год аккуратно в срок выходила отлично отпечатанная, на хорошей бумаге очередная книга альманаха „Сполохи“, и дом Ютанова на Малой Серпуховской улице, ныне Люсиновской, стал пристанищем литературы.

Всегда куда-то торопящийся, но вежливый в высшей степени, сам литератор, Владимир Павлович радовался каждому, кто приходил к нему по литературным делам. Благовоспитанный, в золотых очках, с небольшими усиками под носом с горбинкой, с каштановыми, зачесанными назад волосами, он поминутно доставал из кармана гребешок и причесывался, тут же проверяя рукой ровную пышность волос, – в странного покроя суконной двубортной курточке с бархатным воротничком, Владимир Павлович хотел только одного: быть с литературой, встречаться с литераторами, это был его мир, его услада и весь трепет его жизни.

…Был сначала секретарем догорающего литературного объединения „Среда“, потом стал секретарем другого литературного объединения – „Звено“, потом секретарем Всероссийского союза писателей… Он приходил раньше всех и уходил позднее всех, вел фолианты протоколов, и нельзя было представить себе без Ютанова ни одного заседания или литературного вечера. Страсть к литературе поглощала все другие его интересы, сам он писал больше для стола, почти не предпринимая попыток пристроить тот или другой свой рассказ» (В. Лидин. Люди и встречи).

Я

фон ЯВЛЕНСКИЙ Алексей Георгиевич

Художник, участник группы «Der blaue Reiter», друг и единомышленник В. Кандинского. Автор серийных абстрактных композиций. Муж художницы М. Веревкиной. С 1896 – за границей.

«В течение нескольких лет я писал эти вариации, а потом мне стало необходимо найти форму для лица, так как я понял, что великое искусство нужно создавать только с религиозным чувством. И это я мог перенести только в человеческое лицо. Я понял, что художник своими формами и красками должен выразить то, что есть в нем божественного. Поэтому произведение искусства – это видимый Бог, а искусство – это „тоска по Богу“» (А. Явленский. Письмо от 12 июня 1938).