Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Школьный вопрос у нас до сих пор обстоял очень невыразительно. Начинали мы когда-то от печки, от обычных групп трудовой школы. Но к нам приходили мальчики и девочки, которых на педагогическом языке обычно называют переростками. Мы не умели с настоящей педагогической эмоцией произносить это слово, то есть не умели вкладывать в его содержание признаков безнадежности, предрешенности и ненужности. Переросток в детском доме – это то, что никому не нужно, всем мешает, нарушает дисциплину и спутывает весь педагогический пасьянс. В борьбе с беспризорными нужно приходить на помощь и младшим, и старшим, все они одинаково нуждаются в нашей работе, всех нужно учить грамоте, всем нужно дать советское воспитание. Мы и усаживали их в первые, вторые, третьи и четвертые группы. Здесь мы их учили двум родным языкам, украинскому и русскому, арифметике, политграмоте. Кое-как обходили Сциллы и Харибды комплексной скуки, кое-как старались сделать вид, что наша учеба связана с производством и общественно полезным трудом, но втихомолку нажимали на грамотность и умение считать…[311]
Коммунары подходили к пятой, шестой группе в возрасте семнадцати-восемнадцати лет. Возиться с окончанием трудовой школы некогда и скучно. Давно мы привыкли к прекрасному выходу из нашей образовательной системы – мы отправляли коммунаров в рабфак. Все оканчивалось сравнительно благополучно, и у нас не было случая, чтобы кто-нибудь провалился на испытаниях. И летом тридцатого года в коммуне и в Крыму человек до тридцати коммунаров готовились в рабфак.
Приехав из Крыма, наши комиссии бросились искать места в рабфаках. Нас ожидало страшное разочарование. На первые курсы нам предлагали места очень неохотно, да и то без стипендий, приглашали больше на второй. Это было похоже на разгром всех наших планов: без стипендии пускаться коммунарам в студенческую жизнь было весьма опасно, оставить ребят жить в коммуне значило бы совершенно изменить ее лицо, это уже не была бы трудовая коммуна, а в значительной степени общежитие для студентов, новеньких принимать было некуда. Посылать ребят на второй курс мы боялись, вдруг срежутся на экзамене.
В полной растерянности собрались совет командиров и бюро комсомола.
Как и всегда, в заседании присутствовали все, кто хочет, кому интересно и кто случайно забрел в кабинет. Собрались почти все кандидаты в рабфак.
Секретарь совета командиров (ССК) Коммуны Харланова поставила на повестку один вопрос – как быть с рабфаковцами? Так у нас называли всегда всех кандидатов в рабфаки, настолько была у всех глубокая уверенность, что все в рабфак попадут. В заседании над «рабфаковцами» немного подшучивали:
– Рабфак ваш работает в машинном…
– Принимайтесь лучше за кроватные углы, рабфак подождет…
– А Юдину уже снилось, что он профессор…
Я кратко доложил собранию об обстоятельствах дела. Все молчали, потому что выхода как будто и не было. Харланова озабоченно оглядывала командиров:
– Ну так что же? Чего же вы молчите? Значит, на том и успокоимся – никого в этом году в рабфак не посылаем?..
Новый секретарь бюро ячейки комсомола, всегда улыбающийся Акимов, человек, не способный испортить себе настроение ни при каких обстоятельствах, спокойно и задумчиво говорит:
– Так нельзя, чтобы никого не посылать. Только чего нервничать? Надо подумать. Наверное, что-нибудь придумаем.
– Ну, так что ты придумаешь? Что придумаешь? – грубовато оборачивается к Акимову Фомичев, один из самых старших кандидатов в рабфак.
– Да что тут думать, – улыбается Акимов, – приглашают вас на второй курс, вот и идите, чего вы ломаетесь?
– Ну, какой вы чудак, а еще и секретарь, – злится серьезный Юдин. Пригалашают… Это не пригалашют, а отказывают. Они прекрасно знают, что мы все подавали на первый курс, а говорят: идите на второй, это все равно – убирайтесь на все четыре стороны.
– А вы и идите на второй, раз приглашают…
– Может, на третий идти, на третий тоже мест сколько хочешь, тоже приглашают… А экзамен?
– Ну, идите на первый, будет трудно – поможем, а там и стипендию дадут…
Харланова останавливает Акимова:
– У нас, знаешь, какое теперь положение… Себе не хватает, наша помощь будет плохая.
Юдин вдруг круто поворачивается ко мне.
– А скажите, пожайлуста, Антон Семенович, почему это такое? Идите, говорят, на второй курс. Что это такое? Выходит как будто, что в коммуне есть первый курс. Как будто мы окончили первый курс в коммуне, а теперь перейдем на второй курс куда-нибудь там, в электротехнический или еще какой?
– А в самом деле выходит так, – кричит Сопин и ерзает на стуле, что-то продолжая доказывать своему соседу.
Я задумчиво смотрю на Юдина и думаю: а ведь в самом деле так выходит, это он правильно сказал.
– А скажите, Антон Семенович, – спрашивает, улыбаясь, Акимов, – их зовут на второй курс… так ведь они не годятся еще, правда же?
– Годятся, – тихо говорит Коммуна.
– Конечно, годятся, – кричит Сопин, которому до рабфака еще очень далеко.
– Ну, чего ты кричишь? Чего ты кричишь? Ты что-нибудь понимаешь в этом? – Харланова начинает сердиться на Сопина.
– А как же, понимаю.
Совет командиров хохочет.
– А чего? Что тут понимать? Понимаю: если из четвертой группы поступают на второй курс, значит, из шестой можно прямо на второй…
– Там совсем другая программа, правда же, Антон Семенович? – настойчиво требует ответа Юдин.
В совете начинается шум… Харланова насилу сдерживает собрание и уже кричит на меня:
– Кричат все… ну, Антон Семенович, говорите уже…
Все затихают и смотрят мне в рот: Юдин серьезно и так, как будто он приступает к решению математической задачи, Акимов с прежней спокойной улыбкой, Сопин страшно заинтересован и весь превратился в нервный заряд.
Я очень хорошо помню этот момент. Тогда я особенно ясно ощутил всю прелесть и чистоту этого десятка лиц, таких светлых, таких умных и таких всесильных, умеющих так спокойно и с таким веселым достоинством решать судьбы своих товарищей и тех многих сотен будущих коммунаров, которые придут им на смену. Я мысленно отсалютовал этим милым очередным командирам нашего коллектива и сказал:
– Вопрос, товарищи, совершенно ясен, и Юдин прав. Нам не нужно ничего придумывать и не нужно падать духом. Через неделю у нас будет свой рабфак, самый настоящий, со всеми правами, и в него войдут не тридцать человек, а половина коммунаров, у нас будет первый и второй курсы. Давайте пока прекратим обсуждение этого вопроса, поручите мне действовать, и через неделю я вам доложу, как обстоит дело…
В совете командиров не закричали «ура», никто не предложил меня качать. Сопин сделался серьезным, это страшно не шло к нему, и сказал:
– Правильно… Так оно и должно быть…
– Ну, что ты понимаешь? – сказала, улыбаясь, Харланова.
– Я не понимаю? – закричал Сопин, но вдруг сразу успокоился. – Это же она понимает, правда же?
Юдин положил руку на колено Сопина и улыбнулся:
– Я думаю, что тут все понимают… Если мы доросли до рабфака, то пускай рабфак будет у нас…
– А разрешат рабфак? – спросил кто-то…
Еще за десять минут перед тем самый вопрос не приходил мне в голову, а теперь я ответил:
– В этом не может быть сомнений. Мы будем хлопотать. Но уже завтра соберем педсовет и приступим к организации рабфака. Считайте это дело решенным…
Акимов осторожно спросил?
– А педагоги наши годятся?
– Годятся почти все, часть, может быть, уйдет, но ведь у нас еще будут и подготовительные группы…
– Конечно, – закричал Сопин, – довольно… Какие там четвертые группы – подготовительные к рабфаку – это правильно…
Поднялся обычный галдеж, всегда сопровождающий нарождение новых перспектив.
Харланова голосовала:
– Кто за это, поднимите руки…
– За что, за это? – спросил Акимов.
– Не понимаешь? – надул губы Сопин. – За рабфак…
Так совершилось открытие рабфака.
Я не обманывал коммунаров. Вопрос стоят с таким математически точным оформлением, что и на самом деле рабфак начал существовать на другой день. Правда, нами были предприняты шаги в соответствующих ведомствах, но сомневаться в том, что нам рабфак разрешат, ни у нас, ни у этих ведомств основания не было. Разрешение еще не было получено, но уже коммунары были разбиты по группам, были приглашены дополнительные преподаватели, составлены планы и приступлено даже к закупке физического кабинета и других пособий.
У коммунаров навсегда осталось впечатление, что рабфак был открыт советом командиров, и это верно. Только его открыли не в заседании десятого ноября 1930 года, а в очень многих напряжениях коллектива дзержинцев задолго и незадолго до этого. Наш рабфак был естественным продуктом всей нашей работы и всей нашей жизни. И так же точно, как никто не может остановить рост усов у юноши восемнадцати лет, так никакая сила не могла остановить наше развитие в рабфак осенью тридцатого года – никакая сила в Советском Союзе, ибо у нас в Союзе таких сил даже по каталогу не имеется.