Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В европейских государствах с изумлением следили за битвами в Италии. Лоди, Кастильоне, Арколи, Риволи, Мантуя. Победы Наполеона, которые следовали одна за другой, поражали прежде всего австрийцев, да и вся Европа была ошеломлена.
В Париже нарастающая популярность генерала Наполеона вызвала беспокойство. За многозначным мнением внимательно следил Талейран, бывая в различных кругах светского общества, в кругу друзей, у любовниц, в парламенте, в театре. Директория присылала генералу Бонапарту циркуляры, которым он должен был следовать, но Бонапарт в знак протеста тут же посылал в ответ заявление о своей отставке, о чем не могло быть и речи: звонкая монета мощным потоком текла в казну Франции, а циркуляры теряли свою силу, с возраставшим презрением к «пяти королям» Директории.
Осенью 1797 года полновластный хозяин всей Северной Италии генерал Наполеон в роскошном дворце Монбелло признался французскому посланнику в Тоскане графу Мио де Мелито и миланскому графу Гаэтано Мелци:
– То, что я сделал до сих пор, – по сути дела, ничто. Я лишь в начале той карьеры, которая ожидает меня. Неужели вы считаете, что здесь, в Италии, я добиваюсь одной победы за другой ради величия этих адвокатов, заседающих в Директории? Этих Карно, Баррасов? Неужели вы думаете, что я все это делаю ради создания республики? Что за вздорная идея! Нации нужен вождь, вождь, овеянный славой…
Французский историк Андре Кастело, приводя этот эпизод, напоминает и слова поэта Арно: «Этот человек – человек необычный. Все меркнет перед величием его гения… Он рожден, чтобы властвовать, как другие рождены, чтобы пресмыкаться. Если ему повезет в ближайшие четыре года и его не сразит шальная пуля, он окажется либо в ссылке, либо на троне».
И до Парижа, и, конечно, до Талейрана доходили слухи, что генерал Наполеон ведет себя в Монбелло как монарх, не только единолично властвует, но и действует как единодержавный властитель. Вокруг обедавшего в одиночку Наполеона стояли навытяжку министры итальянского правительства, судьи, даже его офицеры, будущие маршалы его армии, терпеливо ждали, когда он заговорит с ними. Приехавшая Жозефина сразу почувствовала себя королевой и с «элегантной легкостью» запускала свою руку в армейское имущество. Столь же беззастенчиво действовала и прибывшая в Монбелло корсиканская семья генерала Наполеона.
Наполеон прекрасно знал, что в Париже при поддержке графа Прованского и графа д’Артуа, братьев казненного короля, ожили роялисты. Он презирал адвокатов Директории, открыто обвинял их в «слабости, нерешительности действий, малодушии, растратах и порочной косности унизительной политической системы, «подрезающей крылья национальной славе». И ближайшее окружение генерала знало о том, что он готов был взять часть своей армии и идти на Париж, чтобы уничтожить роялистов. Но это была лишь малая часть его планов. Нужно было во что бы то ни стало заключить мирный договор с австрийским императором. Наполеон слал письма в Директорию, переписывался с Талейраном, вел переговоры с графом Кобенцлем, который выражал австрийские интересы при заключении мирного договора с некоторой даже экстравагантностью: австрийский император требовал в качестве «компенсации» земли Венеции до Адидже. Вскоре генерал Наполеон и граф Кобенцль подписали мирный договор, по которому Австрия приобрела Венецианскую республику без Ионических островов. Директория вынуждена была ратифицировать договор, а в Париже генерала Наполеона назвали одним из «величайших героев Античности».
Директория назначила генерала Наполеона командующим английской армией, которая готовилась воевать против Англии, если начнется война. Но вскоре Директория направила Наполеона в Раштадт первым полномочным представителем на конгресс, который должен был подтвердить все статьи заключенного мирного договора со Священной Германо-Римской империей. По дороге в Раштадт, 19 ноября, в Турине, он признался графу Мио де Мелито:
– Я не покинул бы Италию, если бы не намеревался играть во Франции роль подобную той, которую играл до сих пор здесь, в этой стране. Но время еще не настало, груша не созрела. Ход вещей зависит не только от меня. В Париже проявляют недовольство. Поднимает голову партия Бурбонов, а я не желаю способствовать ее победе. Я очень хочу когда-нибудь ослабить Республиканскую партию, и ее ослабление должно пойти мне на пользу.
30 ноября 1797 года был подписан договор, в котором подтверждались все решения, принятые в Ундино: Венецианская республика переходила императору Францу, Майнц – французам. Этот город Франция не раз занимала – в 1644, 1688 и 1792 годах, но утратила спустя девять месяцев. Он теперь был передан французам и до 1814 года будет столицей французского департамента Монт-Тонер.
В этом договоре и крылась главная причина всех Наполеоновских войн. «Англия никогда не согласится с аннексией левого берега Рейна и передачей его Франции. Что касается Австрии, то, изгнанная из Нидерландов, она потеряла и большую часть своего итальянского пирога. Так как Франция не захочет вернуться к своим прежним, естественным границам, одна война будет сменять другую, тем более Франция на этом не успокоится и будет расширять свои «французские» границы до реки Эльбы и Ионического моря!» (Кастело А. Бонапарт. С. 204–205).
Весь декабрь этого года был посвящен торжественным встречам генерала Наполеона в Париже. Он наконец-то познакомился с Талейраном, который устроил парадный обед в его честь, потом Директория устроила в его честь бал, но главное в том, что Институт – высшее научное учреждение республики (Академия наук) приняла его в число «бессмертных», а количество претендентов было одиннадцать.
Как писала газета «Нарратёр», «Бонапарт поражал всех широтой и разнообразием своих познаний», он свободно разговаривал о математике с Лагранжем и Лапласом, о метафизике – с Сийесом, о поэзии – с Мари-Жозефом Шенье, братом Андре Шенье, о политике – с Галлуа, о юриспруденции – с Доно. Еще бы, за все эти годы он прочитал горы книг!» (Там же).
Еще в сентябре 1797 года Наполеон писал Талейрану, что ему хотелось бы, чтобы он, министр внешних сношений, раздобыл в Париже кое-какие сведения насчет «нашей возможной экспедиции в Египет» и о том, как бы реагировала на эту экспедицию Порта.
8 февраля
