Россия нэповская - С Павлюченков

В деревне крепли представления о возвращении к политике военного коммунизма и продразверстки. О социальных тенденциях в среде крестьян на всем протяжении нэпа, и особенно в условиях обострения политической обстановки конца 1920-х годов можно судить на основе анализа первичного информационного материала — писем, хранящихся в фондах «Крестьянской газеты»[1104]. Здесь выделяются несколько наиболее важных тем, которые превалировали в большинстве писем. Это и взаимоотношения с городом, оценка Советской власти и большевистской партии, проблемы налоговой политики и цен на промышленные товары, землеустроительные кампании, оценка кулачества и разбалансировка отношений между различными социальными слоями в деревне и т. п.

Обращает на себя внимание то, что настроения крестьян в первую очередь выражались в их отношении непосредственно к Советской власти. Именно характеристики различных уровней власти являлись ведущими темами в крестьянских письмах. Причем, если в середине 1920-х годов преобладали письма о сельских советах и исполкомах и о конкретных представителях власти — должностных лицах, то в последующие годы подобная персонификация уступает место оценкам Советской власти как таковой. В 1928 году этому посвящалась большая половина писем.

То или иное отношение крестьян к власти главным образом основывалось на их восприятии текущих событий и сложившейся политической и социально-экономической ситуации в целом. Что же в первую очередь волновало крестьян?

Если в 1924 году их прежде всего занимали вопросы кооперативной торговли и деятельность комитетов взаимопомощи, а далее шли, как правило, однопорядковые сентенции о партии и о положении социальных слоев в деревне, то с 1925 года в крестьянских письмах неожиданно выходит на первый план вопрос о налогообложении. Все интересы сельского населения сосредотачиваются вокруг экономических отношений между деревней и властью, преломляющихся через налоговую политику, сравнения собственной и городской жизни и, как результат, взглядов на союз с рабочим классом. Именно эта тематика звучала рефреном в большинстве писем второй половины 1920-х годов. Характер отношений с властями и с городом, наконец, между различными слоями внутри самого крестьянства — в основе всего этого лежала тема налогов, оценки их величины и справедливости. И несмотря на небольшие колебания, эта тенденция в крестьянских письмах была центральной на протяжении всего заключительного периода нэпа.

Любопытна динамика и относительно нейтральных по содержанию тем, таких, как например «темнота деревни». Для селян характерно было непременное упоминание этих проблем, хотя по объему такой тематики в письмах серьезных скачков от года к году не наблюдалось. Так, различия в ценах на промышленную и сельскохозяйственную продукцию постоянно будоражили головы крестьян. Но, по сути, для деревенского жителя «ножницы» цен оставались хоть и важной, но производной, второплановой проблемой наряду с другой, более очевидной — налогообложением крестьянского хозяйства и несопоставимостью уровня жизни в городе по сравнению с селом.

Аналогичная ситуация была характерна и для оценки самими крестьянами успехов в деле просвещения. В начале многих писем встречаются ссылки крестьян на деревенскую «темноту», свою «сермяжность», «некультурность» и проч. «Я темный крестьянин», «пишу вам из медвежьего угла», — традиционные речевые обороты тех лет. Но, подчеркивая свое невежество, селяне, как правило, избегали объяснять причины такого положения: «темны от голода и холода»; «деревня политически развивается, но все просвещение, больницы, театры по-прежнему только в центре: обидно»; «средств тратят много, а неграмотность все та же»; «налоги платим, а культурных улучшений в деревне нет»; «попробуй выучись — это легче в городе». Иными словами, проблемы развития просвещения и культуры напрямую связывались с экономической ситуацией.

Конечно, было бы несправедливым не упомянуть и тот факт, что письма все же содержали и свидетельства о заметных культурных улучшениях на селе. Крестьяне сообщали и о строительстве школ, и о работе изб-читален, и об усовершенствовании сельскохозяйственных машин и инвентаря. Элементарное просвещение деревни шло, но вместе с ним росло и ощущение в деревенской среде собственной неграмотности и темноты[1105]. С ростом знаний приходило понимание их ограниченности и недостаточности.

Тематика крестьянских обращений свидетельствовала, что с каждым годом в деревенском мировоззрении происходили медленные и постепенные изменения в направлении пересмотра своих прежних оценок центрального правительства и в целом Советской власти. В 1927 году критика и отрицательные характеристики центральной власти возобладали над ее поддержкой и над одобрением ее политики. Более чем 30 % крестьян высказывали недовольство Советской властью и 25 % — сообщали о ее поддержке. То же соотношение, в котором негативные взгляды превалировали, наблюдалось и в оценках деятельности коммунистической партии.

Позитивные оценки крестьянами Советской власти можно обнаружить лишь в поздравлениях старых большевиков в связи с очередной годовщиной революции, в обращениях к руководству «крепче держать руль», в констатации, что «рабоче-крестьянская власть единственно правильная», в уверениях вечной любви к «свободной Советской власти», которая дала народу право голоса, всячески заботится о нем. Но это славословие все больше тонуло в потоке диаметрально противоположных писем, тематика которых варьировалась от конструктивной критики до откровенной ругани Советской власти. Авторов этих писем не стоит разделять по их социальному положению, так как вряд ли представляется возможным определить, кто был более откровенен в своих рассуждениях — бедняк, зажиточный или средний крестьянин. Недовольство охватило все слои деревни. Вот, к примеру, коллективное письмо от ста крестьян-бедняков: «Коммунисты и комиссары, вы все забыли 1917 г. Сидите на теплых местах, паразиты, пьете нашу кровь… Пусть мы сгинем за правду, но вас обманщиков народа сотрем. Головотяпы — сбили Россию с панталыку и гоните беднейшее население в тюрьмы… Вы старых революционеров променяли на спецов и буржуазию»[1106].

Причины для недовольства крестьян были самыми различными, но все чаще они, особенно в 1927–1928 годах ассоциировались с властью. Причем часть читателей все еще пребывала в раздумьях: неужели власть не видит, что происходит? Многие выражали свой гнев более решительно: когда свергали царя, то обещали свободу, равенство, землю, а теперь и овец записали в налог. Неужели мы должны добиваться земли и равенства с вилами и топорами?[1107].

Наиболее удивительное и поразительное — это то, что критикуя власть имущих, крестьяне указывали в качестве первопричин ошибок несоблюдение заветов Ленина. Последний оставался для многих крестьян почти идеалом, неким фетишем. Один крестьянин даже сравнил его с Иисусом Христом, называя его, без тени сомнения, вторым Спасителем[1108]. Другой селянин рассуждал примерно так: «Наши вожди стали изменять тов. Ленину, ибо товарищ Ленин завещал самый главный вопрос: не притесняйте трудящий народ, ибо довольно с них кожу драли самодержавные цари… И нас сейчас притесняют к тому самому как и царь притеснял»[1109].

Обобщив крестьянские высказывания, можно схематически представить логическую парадигму следующим образом: большая часть крестьянства по-прежнему жила в крайней нужде («разуты и раздеты», «пухнем с голода», «хуже, чем при крепостном праве», «с голоду хоть бери наган и иди на дорогу»), причины которой крылись и в налогах, и в «неправильно установленных ценах», и в природной хитрости русского мужика, стремящегося выдать себя за наиболее униженного и оскорбленного («глядишь, кто-нибудь и поможет»). Налоги же вызывали крестьянское недовольство не только по отношению к местным властям как к конкретным налогосборщикам, но и к Советской власти в целом, у которой слово не согласуется с делом, а цены — зависть и ненависть к городу, который, с одной стороны, эксплуатировал деревню с помощью «ножниц» цен, а с другой — обеспечивал горожанам совершенно иные условия быта. И восьмичасовой рабочий день, и оплата труда, и отсутствие налогового гнета, и близость очагов культуры, образования и медицины, и многое другое, — все это воспринималось крестьянами как закономерный результат дискриминации деревни. «Роскошная» жизнь города была, по мнению крестьян, замешана на деревенском поте, на том, что постоянно обиралось село, за счет которого и создавался городской «рай». Любые заработки в городе были столь несоизмеримы с доходами крестьян, что антагонизм вызывали все представители города.