Герой должен быть один - Генри Олди

— Иолай! — искренне обрадовался Теламон. — Где ж ты пропадаешь, возничий?! Я как узнал, что здесь творится, сразу с Саламина на материк, собрал своих парней — и сюда! Вот, подмогу из Тиринфа встретил… Привал делать будем?

— Нет. Идем дальше. За ночь, думаю, доберемся.

— И я так думаю, — согласно кивнул Теламон. — Вперед!

Бегущих аркадян они перехватили за час до рассвета. От них Иолай с Теламоном и узнали, что войска Авгия во главе с Молионидами еще затемно ворвались в лагерь Геракла — хотя перед этим по их же инициативе было объявлено временное перемирие — и учинили кровавую резню.

Один из близнецов остался вместе с аркадянами прикрывать отход, пока другой уводил уцелевших солдат в небольшой городок Феней, до которого отсюда было рукой подать.

Кефей Аркадский с сыновьями пал в бою (еще одно весло на призрачном «Арго» осталось без гребца), а тот из братьев, кто прикрывал отступление, был тяжело ранен.

Аркадяне же были рассеяны и бежали.

Постепенно раскаляющийся Гелиос уже подбирался к зениту, когда колесница Иолая, влекомая двумя загнанными лошадьми, въехала на центральную площадь Фенея.

Иолай сразу понял, что опоздал.

Он опоздал.

Один из его сыновей лежал на носилках в тени старого вяза, росшего у края площади, и по его бледному лицу с заострившимися чертами, по багровым пятнам, проступившим сквозь свежие повязки, по надсадному дыханию Иолай понял, что сын умирает.

Второй, стоявший рядом, поднял на Иолая пустые глаза.

— Почему ты приехал так поздно, папа? — тихо спросил он, нарушая давний уговор.

Иолаю нечего было ответить.

Амфитриону нечего было ответить, и старое имя дырявым плащом повисло на его плечах.

Стоявшие рядом понурые люди то ли не расслышали, то ли не задумались над смыслом этих слов.

Умирающий медленно разлепил тяжелые веки. В ясных глазах не было ни страха, ни боли; только склонившиеся над ним лица брата и отца сливались в одно, знакомое лицо, словно он глядел на самого себя в чистую, незамутненную реку.

Слабая улыбка на миг тронула запекшиеся губы.

— Герой… должен… быть… один, — чуть слышно прошептал он и снова закрыл глаза.

— Ификл, ты? — так же тихо спросил Амфитрион.

— Я… Геракл, — выдохнул умирающий.

— А ты? — Амфитрион вгляделся в лицо второго и впервые понял, что не может различить сыновей.

— Я — Геракл, — как эхо, прозвучал ответ.

Уткнувшись лбом в ствол вяза, беззвучно содрогаясь всем телом и уже не стыдясь этого, плакал Лихас.

— Он… он спас нас всех, — пробился сквозь рыдания его срывающийся голос. — Прикрывал… раненый… меня отшвырнул — а сам… они отступили, и только тогда… он упал… Это я, я должен был! Вместо него…

«Герой должен быть один», — раскаленным молотом стучало в мозгу Амфитриона. Герой. Должен. Быть. Один. И гибнет под обломками «Арго» Язон, умирает от странной лихорадки Дедал, Тезея «призывает к себе» его отец Посейдон, обезумевшие вакханки разрывают на части безутешного Орфея… в Иолке остывает труп Акаста, Амфиарай-Вещий идет на Фивы, как на казнь, убит в сражении Кефей Аркадский… и вот теперь здесь, в захолустном Фенее, преданный людьми и богами, умирает один из его сыновей — все только потому, что:

ГЕРОЙ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОДИН.

Кто так решил?

Он узнает это. Но — потом. Сейчас это не имеет значения, потому что здесь, в восточной Элиде, на площади Фенея под вязом умирает его сын.

И никто не в силах спасти его от смерти. А если кто-то и в силах — ему не позволят этого сделать.

Герой должен быть один.

И где-то далеко, на самом краю сознания, глухо звучат слова Геракла:

— Они убили нас обоих, брат — и поэтому мы оба еще живы. Геракл умер. Да здравствует Геракл! Теперь для меня больше нет законов — ни людских, ни божеских. И они скоро узнают об этом. Очень скоро. А мы… мы еще встретимся.

«Мы еще встретимся», — эхом отдалось в сознании бывшего лавагета, лучше многих знающего, что такое смерть.

Или это прошептал умирающий?

Вокруг стояли воины с мрачными в своей решимости лицами. Те, кого этот человек спас ценой жизни.

Их больше не интересовала добыча.

Страх покинул их сердца.

И в жажде мести они не различали отныне людей, чудовищ и богов.

К вечеру Геракл умер.

Была уже ночь, когда к сидевшему у костра Амфитриону подошел Буфаг — пожилой фенеец, в доме которого умерший нашел последний приют перед завтрашней огненной тризной.

— Позволь мне посидеть с тобой, Иолай, — он тронул сидящего у костра человека за плечо, — и хоть отчасти разделить твое горе. Сегодня умер твой отец, великий герой Ификл, брат богоравного Геракла — и все мы скорбим вместе с тобой.

Амфитрион медленно поднял голову и посмотрел на Буфага.

— Если ты знаешь это, ты знаешь больше меня, — ответил он. — Садись.

Так они просидели до рассвета.

Этот праздник с легким привкусом истерии, охвативший три из шести областей Пелопоннеса, мало походил на обычные торжества.

Скорее, он напоминал вызов.

И имя празднику было — разгром Геракла.

Басилей Авгий забыл о жадности и вспомнил, что он сын не то Гелиоса, не то Посейдона (ну уж никак не мятежного богохульника Форбанта-лапифа!), мигом сделавшись хлебосольным хозяином. Земледельцы в долинах рек Алфея и Пенея, освобожденные от доброй трети податей, хором славили мудрого элидского басилея. Пастухи с обильных травой низменностей утирали рты, измазанные сладким жиром дареных телят и ягнят, и громогласно возносили хвалу щедрому Авгию. Жрецы из священной рощи Олимпия, расположенной на территории Элиды, не успевали загружать подвалы дарами благочестивого басилея и истолковывали молчание богов нужным образом.

Даже попрошайки-нищие, наводнившие в те дни разгулявшуюся Элиду, усердно жевали лепешки с козьим сыром и, подобрев на сытый желудок, шепотом говорили друг другу:

— А ты знаешь, приятель, этот сукин сын Авгий, пожалуй, и не такая уж сволочь!..

Потом нищие вскидывали на плечо свои дырявые котомки и отправлялись на север, в Мессению.

Во владения Нелея Пилосского.

Где подаяния были не менее изобильными.

О Мессения!.. о золотые нивы ячменя и пшеницы, о провисшие под тяжестью плодов ветви фруктовых деревьев в садах, о хмельное детище лозы виноградной и густое масло — дар мессенских олив!

О мудрейший из мудрых, ванакт Нелей Пилосский!

Как прав ты был, отказав некогда в очищении безумному Гераклу!

И пели сладкоголосые рапсоды на улицах и площадях Пилоса, не избегая, впрочем, и Нелеева дворца: