Самое ужасное путешествие - Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

Какое-то время они разыскивали прежнюю колею, но, зная удобный проход к складу на вершине ледника, 3 февраля решили идти прямиком на север, не считаясь со старыми следами и гуриями. В этот день они продвинулись на 16 миль.

Уилсон сообщает в дневнике:

«День опять солнечный и ветреный. Несколько раз спускались по склонам, а закончили день подъёмом. Вокруг огромные глубоко врезанные заструги, снежные наносы, поверхность отполирована ветрами до гладкости яичной скорлупы. Дует всё время с юго-юго-востока. Сегодня около 11 часов вечера на горизонте к востоку от нас показались наконец вершины гор… Впервые на обратном пути при пересечении крайней вершины хребта попали на участок, сильно изрезанный трещинами.

4 февраля. 18 миль. Чистое безоблачное небо, позёмка. Утром преодолели пологий спуск, в том числе два или три террасированных склона, на одном из которых попалось довольно много трещин. Из них крайняя с юга, коварно прикрытая снегом, была такой величины, что Скотт и Эванс провалились в неё по пояс. Трещины тянутся на восток и на запад. Ближе к гребню встретили обычные широкие продольные трещины, хорошо прикрытые снегом. После полудня опять вышли перед спуском на гребень с продольными трещинами, переправились через одну с рухнувшим снежным мостом, на месте которого зияла огромная дыра, куда легко поместился бы конный экипаж. Сейчас, когда мы держим курс на север, видим множество горных вершин справа от себя и позади. Встали лагерем у самого подножия большого холма, исполосованного трещинами, — это, очевидно, вершина горы.

5 февраля. 18,2 мили. Тяжёлый день. Попали в ужасающий хаос широких трещин, больше походивших на глубокие, ущелья. Мы слишком забрали на восток, пришлось крутиться между трещинами то взад, то вперёд, без конца пересекать их по снежным мостам. Взяли западнее, но здесь нас встретили нагромождения ледопадов, без конца и края.

[Скотт в этот день записал в дневнике: „Ночёвку пришлось устроить на очень неровном, но защищённом от ветра месте, и впервые за несколько последних недель нам было в лагере хорошо“[311].]

6 февраля. 15 миль. Утром опять пытались срезать углы. Опять угодили на участок больших расселин, тянущихся в западно-восточном направлении, и выбирались с трудом. Опять пошли на запад и спускались по колоссальным застругам при несильном, но очень холодном ветре. Во второй половине дня ориентировались всё больше и больше на гору Дарвин. Обогнули один из основных участков ледопадов и оглянулись на него… Очень холодный переход; много трещин; я шёл пешком и видел их довольно много; остальные идут на лыжах.

7 февраля. 15,5 мили. Снова ясный день, с утра проделали мучительный переход по одному-двум ровным участкам и вниз по длинному склону. После полудня поднялся свежий ветер, и мы очень быстро спустились по нескольким длинным склонам, исполосованным большими застругами. Чтобы тормозить и удерживать сани сзади, требовались большие усилия. К 7.30 дошли до Верхнего ледникового склада, нашли его в полном порядке»[312].

Здесь кончалось плато и начинался ледник. Здесь должны были прекратиться и трудности, связанные с погодой. Уилсон отдал должное красоте местности, к которой они приближались:

«Скалы хребта Доминион в основном коричневато-мареновые или шоколадно-красные, часто перемежаются вкраплениями жёлтых пород. Думаю, они сложены, как и на западных склонах, из долерита и песчаника»[313].

Состояние партии, несомненно, не могло не внушать беспокойства, но переросло ли оно уже в серьёзные опасения?

Большие надежды возлагались на то, что впереди путников ждёт тёплая погода. Лучше всех чувствовали себя, наверное, Скотт и Боуэрс. Плечо у Скотта вскоре зажило, Боуэрс же, по словам Скотта, был «великолепен. Он всё время исполнен энергии и деятельности». Теперь больше остальных мёрз Уилсон. Его нога ещё не настолько зажила, чтобы он мог идти на лыжах. Некоторое время страдал от обморожения на ноге Отс. И всё же по-настоящему Скотт волновался только за Эванса.

«Всего больше беспокоит нас Эванс. Его порезы и раны гноятся, нос очень плох, и вообще у Эванса все признаки изнурения… Итак, эти 7 недель мы прожили на льду и почти все в добром здоровье, но, думаю, ещё одна такая неделя очень дурно подействовала бы на Эдгара Эванса, который час от часу теряет силы»[314].

Они увеличили рацион питания, что оказало благотворное действие, хотя все продолжали жаловаться на голод и недосыпание. Как только после спуска на ледник потеплело, еды стало им хватать.

«Теперь мы сыты, но для того чтобы можно было не сокращать рационы, нужно идти безостановочно, а мы нуждаемся в отдыхе. Всё же, с Божьей помощью, как-нибудь доберёмся, мы ещё не выбились из сил»[315].

В Антарктике нет микробов, если не считать случайных экземпляров, которые, почти наверняка, заносятся сюда воздушными потоками из цивилизованного мира. Спишь всю ночь в мокром мешке и в сырой одежде, потом весь день тащишь сани по льду — и никакой простуды, да и вообще никаких болезней. Можно, конечно, заболеть от недостатка чего-то необходимого для организма, цингой например, ибо Антарктика — безвитаминный край скудости. Можно отравиться, если дать провизии слишком долго оттаивать или плохо зарыть её в сугроб, так что солнце до неё доберётся, пусть даже при достаточно низкой температуре. Это, конечно, возможно, но схватить инфекцию — нелегко.

С другой стороны, если что-то не заладится — ох как трудно исцелиться! Особенно долго заживают порезы. Из-за своей изолированности полярный путешественник может попасть в отчаянное положение. Ни санитарного транспорта, ни больниц здесь нет, а человек на санях — очень большая обуза.

Фактически каждый, кто отправляется в полярное путешествие, должен быть готов ради спасения своих товарищей покончить с собой, и не следует преувеличивать трудность этого акта: в иных условиях умереть легче, чем жить. Так, например, было с нами во время зимнего путешествия. Помню, я сказал о своих настроениях Боуэрсу, который, оказалось, уже думал на эту тему и решил в крайнем случае покончить с собой при помощи ледоруба, хотя мне непонятно, как это сделать самому. А не то, добавил Боуэрс, можно броситься в трещину или же как следует порыться в аптечке. Тогда я пришёл в ужас: подобные мысли прежде никогда не приходили мне в голову.

Восьмого февраля партия выступила с Верхнего ледникового склада, что находился под горой Дарвин. В этот день они добыли наиболее интересные из тех самых геологических образцов, которые, по настоянию Уилсона, в основном их и собиравшего, везли на себе до самого конца. В верховьях ледника изо льда выступают гора Дарвин и нунатак Бакли, представляющие собой на самом деле вершины высоких гор, и путь наш пролегал поблизости от них, но взбираться на них нам не нужно было. Нунатак Бакли — важный в геологическом отношении район: здесь Шеклтон нашёл уголь, а насколько нам было известно, Антарктида не богата ископаемыми. Сколько хватал глаз, к горам, окаймляющим ледник по бокам, тянулись ледопады, и, если смотреть снизу на Бакли, они похожи на длинную обрушившуюся волну. Трудностью на Бирдморе было то, что если при восхождении ледопады видишь заранее и можешь их обойти, то на спусках замечаешь их, лишь оказавшись уже среди заструг и трещин и совершенно не представляя себе, как из них выбраться.

Эванс в этот день не мог тащить сани и снял с себя упряжь, но это не обязательно должно было служить серьёзным предостережением: Шеклтон при возвращении с полюса именно на этом месте был вынужден поступить точно так же.

Уилсон пишет:

«8 февраля, утёсы нунатака Бакли. Очень насыщенный день. Утром был чрезвычайно холодный переход, дьявольски дуло с юга. Бёрди отпрягся, на лыжах добежал до горы Дарвин и собрал немного долерита — единственной породы, обнаруженной им на ближайшем нунатаке. Вышли на наст, сквозь который проваливались и мы — по самое колено, и сани.

Я даже сначала подумал, что эта твёрдая корка — тонкий мостик над трещиной. Затем взяли немного восточнее, поверхность стала ухудшаться, и мы очутились на ледопаде, где главной нашей заботой было не дать саням набрать скорость, но в конце концов спустились и взяли курс на северо-запад или на север, к выходам коренных пород; лагерь поставили у самой морены под большими песчаниковыми уступами нунатака Бакли, в затишье, где снова стало довольно тепло; перемена просто чудесная. После ленча и до самого ужина все собирали геологические образцы, а я ещё после ужина пошёл осматривать морену и лёг спать очень поздно. Носки, разложенные на скалах, высохли прекрасно. Величественные утёсы биконских песчаников{209}. На морене масса известняка, во многих местах обломки долерита. Пласты угля по всем обрывам песчаников, попадаются куски выветрившегося угля с остатками ископаемой растительности. У меня была настоящая экскурсия, и я за короткое время отыскал несколько превосходных экземпляров.