Родина - Анна Караваева

«А за ним и все наши как в атаку идут!» — думала Соня.

Через несколько минут пронесся воинский поезд, заливисто звеня поющими голосами и звуками гармони и грохоча на стыках, как сказочно-многоликая, безудержно стремящаяся вперед, неутомимая и грозная сила.

Как повелось за дорогу, все замахали воинскому поезду, закричали «ура».

— Ур-ра-а! — гремело в ответ.

А еще немного спустя за кромкой леса послышалось все приближающееся тяжелое громыхание.

— Военный товарный идет! — закричал худенький, похожий на подростка Игорь Семенов: он работал рядом со своим дружком Игорем Чувилевым.

— Танки на фронт везут, танки-и! — опять раздался громкий голос Игоря-севастопольца.

Он вскочил на бугорок свеженасыпанной земли, высоко поднял вверх свою матросскую бескозырку и замахал ею навстречу красной звезде, ярко рдеющей на высоком стальном панцыре паровоза. Пока длиннейший состав замедлял ход, третий дружок Игоря Чувилева, проворный и гибкий Сережа Возчий, успел высмотреть несколько товарных платформ, на бортах которых было написано мелом: «Лесогорск».

— Ребята-а! — мальчишеским тенорком залился Сережа. — Наши, лесогорские танки… Лесогорские-е-е!..

— Вот они, во-от! — восторженно кричал Игорь Семенов, указывая на боевые, защитного цвета машины.

Как чудесные, могучие существа, готовые в любой час ожить и рвануться вперед, танки стояли на открытых платформах, подняв к небу хоботы пушек.

— Может быть, это даже те самые танки, которые мы делали в Лесогорске, — раздумчиво сказал Игорь Чувилев; вместе со всеми он уже шагал к своему вагону.

— Сонечка! Ольга Петровна! Юля! — говорил Сунцов, кивая густоволосой каштановой головой в сторону тронувшегося танкового эшелона. — А вдруг это те самые танки, которые ваша бригада на заводе сваривала?

Свешиваясь с площадки вагона, Соня, Ольга Петровна и Юля провожали глазами эшелон.

— Я уверена, что это именно наши танки едут на фронт: по времени как будто так выходит, — сказала Соня.

Ее лицо выражало раздумье, которое было понятно всем: мимо них в густом лязге и громе металла будто уносилась вперед уже отжитая, недавняя полоса жизни. Новой еще не было, но она уже шла им навстречу, дыша в лицо невыветрившейся гарью пожарищ и обдавая тревожной волной стремительного движения вперед, на запад.

Когда поезд тронулся, Пластунов, кивая и махая рукой на прощание старикам и женщинам, окруженным ребятишками, начал рассказывать Соне:

— Вот эти четверо взрослых, куча ребятишек да развалины — все, что осталось от богатого колхоза «Красный сеятель». И знаете, что они обещали на прощание: «Построим сызнова нашу колхозную жизнь!..» Вот она, русская сила!..

Пластунов достал из кармана трубку и стал набивать ее, пальцы его слегка дрожали.

— Вы устали, Дмитрий Никитич, — заботливо сказала Соня. — Садитесь, отдохните немножко.

— Повинуюсь приказу! — пошутил Пластунов, сел на лавку, прижался плечом к стене и с наслаждением принялся курить, рассеивая рукой сизые колечки дыма.

Он курил и щурился, порой совсем закрывая глаза. Уголки его рта опустились, на веках, на бритых щеках выступила желтизна, на лбу резко собрались морщины.

«Он никогда себя не жалеет, — подумала Соня. Вспомнив опять, как нетерпеливо ожидают ее дома, Соня пожалела Пластунова: — Бедный! А его ждать некому!»

Собственная жизнь показалась ей даже незаслуженно богатой и полной радостей впереди, особенно в сравнении с лишениями, которые пережили ее родители.

Соне вдруг захотелось сесть рядом с Пластуновым, крепко пожать ему руку, поблагодарить за все, чем он помогал ей в недавнем прошлом. Только теперь, подъезжая к дому, Соня в полной мере представляла себе, как много значило для нее это неизменное доверие и помощь Пластунова.

Поезд пошел быстрее. Соня, торопясь, сложила про себя уже целую речь благодарности, ласки и бесконечного уважения к Дмитрию Никитичу. Но что-то мешало ей произнести хотя бы одно слово. Пластунов, покурив и приободрившись, не спеша выколачивал свою трубочку. Его лицо выражало раздумье, в котором Соне почудился какой-то холодок. Выглянув в окно, она слегка вскрикнула, а потом нежно и робко обратилась к Пластунову:

— Дмитрий Никитич, кончен путь! Уже подъезжаем!

На кленовском вокзале, от которого осталась только каменная коробка, все приехавшие разделились. Парторг Пластунов, Артем Сбоев и Иван Степанович Лосев отправились с полковником Соколовым, который обещал разместить их, а вместе с Соней пошли Игорь Чувилев, Игорь Семенов, Анатолий Сунцов, Сережа, Юля и Ольга Петровна.

После того как путешественники, таща на себе узлы и чемоданы, уже больше часа шагали среди развалин, Юля робко спросила:

— Далеко ли еще, Сонечка?

— Уже должны бы дойти… — отвечала Соня, растерянно оглядываясь на страшные и неузнаваемые места.

Повсюду торчали печные столбы, закопченные обломки стен, кирпичные коробки без крыш зияли проломами окон и дверей.

— Здесь должна быть Республиканская улица, а от нее до нашего дома рукой подать, — оторопело размышляла Соня.

— Да мы же на Республиканскую и вышли! — воскликнул Игорь Чувилев. — Вон кусок лестницы в детскую библиотеку и решетка та самая… Ну конечно, это Республиканская!

Ольга Петровна вдруг вскрикнула:

— Смотрите, какой славный голубой домик! Прямо глазам не верится!

— Это и есть наш дом, — тоже будто не веря себе, сказала Соня.

Разрушенная Республиканская улица обрывалась на широком шоссе. Улицы, выходящие на шоссе, кое-где поднимались на невысокие горушки, и оттуда видны были одноэтажные и двухэтажные фасады деревянных и каменных домов; дворики еще зеленели полянками, а в садиках золотились уже облетевшие березы, багровели клены. Среди всех этих крыш, деревьев и двориков особняком на бугре возвышался трехоконный голубой домик с мезонином и открытой верандой. Голубые стены, как кусочки неба, светились сквозь поредевшую листву берез и красноватые звезды кленов, а в стеклах окон трепетно плавились рыжие отсветы неяркого заката.

Соня, все еще не веря глазам, глядела на дом, где родилась, и радость возвращающегося счастья все шире и горячее разливалась в ее груди. Чувствуя себя богатой и безгранично сильной, Соня крепко обняла Юлю и Ольгу Петровну.

— Милые мои, дорогие!.. Нам всем будет хорошо в нашем доме!..

Соня отворила садовую калитку. Дорожка, посыпанная песком и обсаженная акациями, покосившееся крылечко с белыми витыми балясинками перил, медная, жарко начищенная дощечка на входной двери: «Евгений Александрович Челищев» — все смотрело на Соню, как живое, и даже воздух, особенный, неповторимый воздух, будто нагретый теплом родного дома, с острой и нежной свежестью врывался в грудь Сони. И, как в годы детства, вернувшись из школы, Соня с силой потянула к себе проволочную ручку звонка. Слышно было, как хриплый колокольчик зазвякал в передней, — и сердце Сони бурно забилось.

— Кто там? — спросил за дверью знакомый голос.

— Мамочка! — воскликнула Соня. — Это я, я!..

И, бросившись вперед, Соня упала в объятия матери.

Соня целовала залитое слезами лицо матери и сама плакала, дрожа и смеясь. Родная, материнская близость, которой она два года была лишена, теперь окутывала ее своим теплом и любовью.

— Сонечка… Сонечка… — шептала мать, прижимая к себе Соню.

— А меня ты не замечаешь? — раздался над ухом Сони знакомый смех.

— Надя!.. Сестренка!.. — и Соня перешла в объятия младшей сестры.

— Ой, ты совсем взрослая стала, Сонька!

— А ты все такая же… Надя… са-мая наша маленькая… помнишь, мамочка?

— Сонюшка!.. — прошелестел старческий шепоток.

— Нянечка! — и Соня бросилась на шею маленькой старушке, повязанной черным в белых крапинках платком.

— Пташечка ты моя дорогая! — шептала няня и дрожащей рукой гладила Сонино лицо, волосы, плечи.

— Нянечка, мама!.. А где же папа? — испуганно вспомнила Соня.

— Папа скоро придет. Он все время на заводской площадке, — ответила мать. — Там все еще расчищают, и папа…

— Он бригадиром по расчистке заделался, Сонечка! — довольно усмехнулась няня. — Как придет домой, целый час от грязи и пыли отмываться надо!

— Ой, что же это я? — опомнилась Соня и, обнимая друзей, торопливо представляла их матери, сестре, няне.

— Наши-то кленовские ребятки как выросли, батюшки мои! — изумлялась няня.

А потом, обратившись к Шаниным и Игорю Семенову, приветливо извинилась:

— Уж вы, милые, не серчайте, что забыли о вас маленько… Да что ж мы в передной-то застоялись?

— И я тоже хороша! — звонко рассмеялась Соня, вбежала в столовую и остановилась, осматриваясь, будто попала в незнакомое место.

Большая комната, где семья Челищевых любила собираться по вечерам, показалась девушке неузнаваемой. Вместо веселых обоев с розовыми букетами по зеленому полю, на стенах бурели грубые пятна недавней плохой побелки. Тюлевых вышитых занавесок на окнах не было, и оконницы, застекленные полосками сборного стекла, голо и бедно смотрели в комнату. На старинном дубовом буфете, работы еще покойного дедушки, искусного любителя резьбы по дереву, не было ни одной дверцы. Ореховый диван с отбитой резьбой на спинке, лишенный подлокотников и передних ножек, такие же искалеченные кресла и овальный стол, исцарапанный чем-то острым, приткнулись по углам, бесполезные и безобразные, с клочьями содранной штофной обивки. Исцарапанный пол без ковров и дорожек, кухонные табуреты вперемежку со стульями вокруг длинного обеденного стола, покрытого до половины старой клеенкой, — все выглядело так, будто в этой комнате прошел ураган. Даже знакомый с детства беккеровский рояль стоял потускневший, с позеленевшими ножками и зеленоватыми пятнами на боковых стенках.