Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

— Пойдемте, голубушка, я покажу тебе, где у нас бельевая комната.

Вот ведь сучка!

Так ведь прямо и сказала: «пойдемте, я покажу тебе».

— Что вы, радость моя! — сказала я, улыбаясь еще слаще. — Не извольте затрудняться, я сама принесу нашей гостье белье и сама застелю ей постель. А вы в таком случае можете считать себя свободной от всех обязанностей в нашем доме. Вот прямо с этой минуты.

Минни со всей серьезностью сказала:

— Извините, пожалуйста, барышня. Простите, больше не повторится.

Вышла вон и пошла в те большие длинные, нежилые комнаты — помните, я о них рассказывала раньше? — где у нас были кладовые, а у прежних хозяев то ли детские, то ли добавочные спальни.

Грета осторожно ходила по комнате кругами, все время расширяя эти круги.

Сначала она обошла свою сумку, стоявшую прямо посередине под люстрой, потом потрогала пальцем шкаф и письменный стол, потом сделала еще более широкий круг, погладила подлокотник кресла и изголовье кровати и, наконец, подошла к подоконнику, осторожно выглянула наружу. Она была похожа на кошку, которая первый раз зашла в незнакомую комнату и тихонечко осматривается, осваивается в новой обстановке.

Пришла Минни, держа в руках целую стопку постельного белья, положила на кресло, выбежала из комнаты, снова вернулась, неся тонкое стеганое одеяло.

— Еще графин воды с лимоном, — сказала я, — ну и пару стаканов, как положено. А с постелью мы справимся сами.

Грета смотрела на меня во все глаза.

Кажется, она не понимала, что происходит.

Ничего удивительного. Я тоже ничего не понимала. Зачем я ее пригласила? Вернее, велела папе ее привезти? И зачем я сейчас так ее обхаживаю? Но мне просто так захотелось, и точка. Как это прекрасно — исполнять свои желания, не задумываясь почему и зачем. Когда мы пьем воду, мы же не повторяем в уме из биологии о том, что организм нуждается в пополнении запасов аш два о. Какая глупость. Мы просто пьем, потому что нам хочется. От этих мыслей у меня слегка в горле пересохло. Но тут — ах, как удобно жить, когда есть слуги! — но тут как раз вернулась Минни с графином воды, в которой плавали дольки лимона, и с двумя стаканами на подносе.

— Благодарю, голубушка, — сказала я Минни.

Она сделала книксен и скрылась.

— Устала? — спросила я у Греты.

— Если честно, очень устала, — ответила Грета.

— Давай постелем постель вместе, — сказала я.

— Что вы, барышня!

— Ой, какая ты капризная, — сказала я. — Ну просто нет моих сил, честное слово. Делай то, что тебе говорят! — И мы с ней вместе застелили постель. — А теперь приляг отдохнуть. Это же ужас — столько времени трястись в карете. Даже, наверное, не в карете, а в каком-то ужасном возке. Даже не знаю, в чем тебя везли эти злодеи. А хочешь сначала умыться? Хочешь принять душ? Ты когда-нибудь мылась в душе? — Грета засмеялась и не ответила ни да, ни нет. — Ну все, раздевайся, — сказала я.

Грета испуганно на меня покосилась.

— Ах, господь с тобою! Что ты, в самом деле? Давай снимай свою кофту, ты в ней совсем зажарилась, а потом я тебе покажу, где ванная. — Грета вдруг сильно покраснела. — Ну, чего стоишь? — поторопила я.

У Греты в глазах показались слезы.

Я протянула руку, чтобы расстегнуть пуговицы ее большой мешковатой шерстяной кофты. Расстегнула верхнюю, потом вторую. Тут Грета схватила меня за руки.

— Не надо, барышня, — сказала она.

Непонятно, чего она стеснялась? Ведь под кофтой у нее была самая обыкновенная блузочка. Я понимаю, если бы там ничего не было. А тут блузка, все, как положено. Я сильно отбросила ее руки, расстегнула остальные пуговицы. Грета вдруг заплакала. Что с ней? В чем дело? Что за ребячество?

— Вот так! — Я сняла с нее кофту и бросила на стул. — А сейчас пойдем в ванную.

Отступила на шаг, взглянула на Грету и увидела, что у нее торчит совсем еще небольшой, но вполне отчетливый и несомненный животик.

— Понятно, — сказала я.

Грета заплакала еще сильнее.

— Ну а чего ж тут худого-то? — спросила я, подлаживаясь под народный говорок. — Чего ж худого-то? Дело-то такое. Радоваться надо. А кто же он-то? Он-то кто, а?

— Неважно, — сказала Грета.

— Почему ж неважно? — сказала я. — Чего ж скрывать-то?

Я хотела прибавить еще что-нибудь очень народное, вроде «любовь да совет», «мешок золота и детей кучу», как вдруг до меня кое-что дошло. Господи, какая же я глупая!

— Во грехе? — спросила я.

Спросила, насколько возможно, с доброй улыбкой. Да Грета сама сразу все поняла. Я же не священник, чтоб меня бояться.

— Во грехе, барышня, — сказала Грета и снова заплакала.

— Иван? — спросила я.

Она кивнула.

Тот самый повар Иван, с которым она еще вон когда спала на моей постели и уронила свой золотой волос. Иван, с которым она ездила в бакалейную лавку «так просто проветриться» и с которым она показала мне, как это бывает у женщины с мужчиной. Ну что ж. Хоть какое-то, а постоянство.

Я громко вздохнула.

Наверное, так же громко, как три дня назад, когда я стояла под окном и глядела на полуголую Анну. Но это видение пролетело пулей и исчезло. Я вздохнула еще раз.

— Что такое, барышня? — спросила Грета.

— Ничего, — сказала я, отряхиваясь от лишних воспоминаний. — А то давай, Грета, я папе на твоего Ивана пожалуюсь, и он его привезет сюда. Вот как тебя. Пошлет за ним крепких мужиков. Они его за белы рученьки — и в тележку. А белы рученьки-то свяжут и ноженьки, чтоб не удрал по дороженьке! — что-то меня сильно занесло в народность. — А потом плеткой по жопе и под венец, а?

— Не крепостное же право, — сказала Грета.

— Верно, — кивнула я. — Забыла. Хотя жаль, что не крепостное. А то бы мы его у-у-у-у…

— Не смейтесь, барышня, — сказала Грета.

— Я не смеюсь, — сказала я. — Я тебя очень люблю, в смысле очень хорошо к тебе отношусь. Иди купайся.

Я проводила ее в ванную комнату.

Мне почему-то вдруг захотелось прилечь.

Странное дело, я всегда такая прыгучая была, в постель не загонишь. А сейчас устала, как будто камни ворочала. Смешные слова: я никогда в жизни не ворочала камни, не таскала ведра с водой или корзины с яблоками. Но вот сейчас у меня было именно такое чувство — как будто камни ворочала. Мне хотелось лечь и задремать. Второй раз в жизни. А первый был совсем на днях, на скамейке