Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одним словом, платформа получилась неплохая, главный смысл прост как мычание: чем выше прибыль отрасли, тем ты, государственный посредник, больше получаешь. Допусти бюрократа-чиновника до мечты о том, что его труд будет вознаграждаться по результатам прибыли той отрасли, что он курирует, – назавтра волокита исчезнет! Каждый будет вкалывать, как конь, – на себя пашет, не на дядю! «Наше – это значит ничье» – мудрая присказка, не оспоришь!
Закончив написание платформы, я решил действовать. Предложил коллегам задержаться после шести, зачитал основные пункты, а Нина Павловна, союзница, возьми да и заяви первой: «Только надо Леночку Розанцеву на выборы пригласить, пусть она расскажет коллективу, кто ее – за инициативу и смелость – разжевал и выплюнул двадцать с лишним лет назад и жизнь ей искалечил».
Я и обмяк, заново ощутив свою безнадежную малость: за кем греха нет, каждый темное в себе носит, будем друг дружку за ноги в болото тащить – скопом и захлебнемся… Махнул я на все рукой, кандидатуру свою снял, но Леночку решил разыскать. Нашел. А она рассмеялась: «Витя, зачем же вы раньше ко мне не пришли?! Я против вас зла не держу. На вашем месте я бы, видимо, поступила так же… Нине Павловне отказали в вашем месте, если бы вас избрали начальником, – вот она и рассердилась, неужели не ясно?»
…Нового начальника к нам вскорости прислали, как говорится, с больших высот, старик уже: почему на пенсию не отправили, ума не приложу?! С чем к нему ни придешь – похвалит, попросит переставить абзацы, очень чувствовал букву, терзал всех нас этими переделками по целым неделям. Иной раз отчаешься, подержишь у себя бумагу три дня, принесешь ее, нетронутую, а он довольно улыбается: «Разве сами не чувствуете, как сейчас заиграло! Вы уж не сердитесь на старика, обожаю тщательность…»
А еще он ввел новшество: сам в субботу работает и нас понуждает. Это он так министру свою страсть к работе выказывал. А я думал: «Если бы у американцев уик-энд отобрали, они б столько потеряли в производительности труда! Уставший человек – не работник, у него ум вялый и мышцы слабые… Да и потом, как у них отберешь уик-энд?! Закон есть: попробуй переступи! А у нас – показуха! Раз сижу за столом в субботний день, – значит, стараюсь, хороший я… Отдыхаю как положено – лодырь».
…И постепенно родилось у меня ощущение, что все вокруг бегут, а я стою на месте, и только перед глазами спины мелькают с номерками – так по телевизору марафоны показывают… Поговорил с людьми из других отделов, а те: «У нас то же самое, не горюй! К нам тоже тех понасажали, что раньше на “чайках” летали… Теперь им “Волги” предоставили, мы ж добрые – за чужой-то счет…»
И такое, скажу честно, отчаянье во мне родилось, что ни в сказке сказать ни пером описать…
…А тут еще приезжает ко мне председатель колхоза из Краснодарского края – я там отдыхал в прошлом году. Первую неделю загорал, а потом соскучился, начал оглядываться окрест, как-никак моя стихия, просидел на финансировании сельского хозяйства больше четверти века, не дуб же я стоеросовый, хоть помочь делу не могу, но сердце-то болит… Мы тогда только-только разрешили хозяйствам реализовывать тридцать процентов продукции на рынке, с большими боями проект проходил, радовались все, когда утвердили: уж теперь-то председатель станет истинным хозяином, пойдет сельское хозяйство в гору!
Вызвал он меня из той комнаты, где сижу, – нас там трое, не поговоришь, – устроились в коридорчике, ну, он и излил душу:
– Виктор, говорит, Сергеевич, что ж это такое творится?!
– А что? – спрашиваю. – Перестраиваемся, болезнь роста, ломка привычного…»
Даже с хорошим знакомым осторожничаем, боимся невесть чего… Хотя вру! Знаем, чего боимся, мы приучены бояться, с молоком матери страх всосали, традиция это у нас такая, ничего не попишешь…
– Какая «болезнь роста»?! – застонал председатель. – Какая ломка?! Я выполнил план, по всем показателям выполнил, а меня вызывают на бюро: «Отдай пятьдесят тысяч Савельеву, он в прорыве!» Я отвечаю: «Как же мне своим колхозникам в глаза смотреть?! Я ж их мобилизовал только тем, что про новый закон растолковал, закон-то в их пользу!» А мне: «Не выполнишь указания – не жить тебе в районе и с областью простишься! Москва далеко, мы здесь власть! А заодно уплатишь двадцать тысяч на премии РАПО! Пожалуешься куда – положишь партбилет на стол!» А я: «Это еще за что?!» А мне: «За то самое! Тару доставал напрямую – в обход РАПО? Доставал. Вот тебе и статья, три года лес повалишь как миленький!» А я: «Так РАПО ж мне отказало в помощи!» А мне: «Изыскивай местные ресурсы!» А у меня степь, ни одного деревца нет, где ж тару достать? Фрукты погибали, на сотни тысяч был бы убыток, не договорись я напрямую с лесхозом. А это – запрещено! Ничего не имеешь права делать напрямую, все надо утвердить и согласовать, на каждый шаг – резолюцию, плевать на интересы потребителей, лишь бы форма была соблюдена! Словом, Виктор Сергеевич, если можешь – помоги, замолви слово, иначе гибель!
Как же у нас все привыкли, чтоб слово за них молвили! Сами – будто мыши какие! С другой стороны, тоже понять можно: район-то и поныне живет не реальным делом, а спущенным нами, мною сиречь, планом. С районного начальства – в свою очередь – областное семь шкур снимает, ему тоже Москва план спустила, попробуй не выполни! По логике вещей обкомам надо искать руководителей по всей стране, так ведь варягов боятся, он, варяг, не повязан тысячами нитей с районом, не обжился, свободный человек, снялся да и ушел, если видит бардак и тьму непролазную… Чем умного варяга искать, лучше своих покорных давить до кровавого пота, пусть попробуют пикнуть!
– У нас третьего директора мясокомбината посадили, – продолжал между тем мой знакомец. – Третьего – в течение двух лет. И четвертого посадят, потому что люди на мясокомбинатах как получали по сотне в месяц, так и поныне получают, вот и воруют – иначе не проживешь. С колхозами
