Цветы в Пустоте. Книга 1 - Леа Рэд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что они делают?
О нет! Браслеты-телепорты! Руины корабля Трокса!..
Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет.
Они же не собираются?…
Флагман через несколько секунд угрожающе повело вбок – в сторону остальных линкоров. Еще через секунду второй корабль накренился ему навстречу. Неужели у этих людей нет ни малейшего понятия о честном бое?!
Сильвенио закричал вместе со своим сердцем и заколотил по проклятому стеклу, словно надеясь, что оно каким-то невероятным образом не только разобьется от его усилий, но и перенесет его туда, в гущу сражения.
– Мартин! НЕТ!!! НЕ НАДО!
Сколько раз он уже молил об этом в своей жизни? Сколько раз он испытывал эту ненавистную беспомощность? Сколько еще ему нужно будет это пережить?
Первый же взрыв обозначил собой начало Конца.
Это было почти так же страшно, как тогда, в подвале игровой станции Данара, когда ужасающее голубое пламя перекидывалось по цепочке с одного Ищущего на другого. Даже нет – теперь было еще страшнее, еще кошмарнее, еще невыносимее. Точно так же, как и тогда, страшны были не сами столкновения, а эффект домино, из-за которого линкоры вспыхивали один за другим. И точно так же, как и тогда, они сами оказали врагу эту любезность, встав чересчур плотно друг к другу. Только – только тогда в смертельной цепи замкнуло четырнадцать человек, а теперь – несколько сотен, быть может. Тогда это вело к смерти врага, теперь – к его безоговорочной победе.
У Сильвенио дрожали колени и саднили надорванные голосовые связки. Это повторялось из года в год, это было каким-то непрекращающимся ночным кошмаром. Временная петля, замкнутая на одной-единственной повторяющейся точке: его бессилие, его дрожащие колени, его крики, его слезы – и чья-то смерть, на которую он может только смотреть. Джерри, Хенна и ее подчиненные, люди с той планеты, где ему пришлось переодеваться рабовладельцем, Ищущие. Теперь Мартин. Все повторялось по кругу вновь и вновь. Должно быть, он и сам давно уже умер и теперь пребывал в Чистилище, расплачиваясь этой нескончаемой пыткой за какие-то свои несметные прошлые грехи.
Дьявольски-рыжее пламя расцветало причудливыми гроздьями взрывов, и этот огонь, наверное, виден был из самых дальних уголков мира. Мира, которого некому было больше защищать; но Сильвенио не хотел это признавать, он отказывался верить. Он сгорал в этом пламени без остатка. Он безотчетно молотил по стеклу и кричал, он плакал и выл, он разбил себе до крови лоб о стекло, не заметив. С каждой наносекундой он умирал вместе со всеми своими товарищами и друзьями, вместе со всеми, кого он когда-либо знал и любил. Он был там, на корабле Паука, перехваченный за горло чужими пальцами: черные дыры вместо глаз напротив, беззвучное «смотри» и неправильное сочетание зеленого с красным; он был там, на Хорвении, связанный острыми лесками по рукам и ногам: громкое «огонь!» и безвольно свисающая из горы трупов ладошка ребенка; он был там, на Данаре, удерживаемый горячими руками варвара: ослепительные голубые вспышки, желтый пиджак Атрия Джоза, самоотверженные лица и музыкальные голоса, прощающиеся с ним навсегда; он был там, на городской площади, раненый и слабый: угасающий солнечный взгляд, круглая сквозная рана в животе и храброе «Я прожила отличную жизнь»… Он был там – одновременно везде, одновременно сейчас и всегда, он проживал заново каждый момент, каждую чужую смерть.
Ни одного корабля миротворцев не уцелело. Оба истребителя же каким-то чудом успели вернуться на базу. Почему чудеса всегда случаются с теми, кто этого не заслуживает?…
И тут Сильвенио словно выключили. Резко, будто из него разом выкачали всю энергию, он рухнул на колени, прижимаясь к окну рассеченным лбом, и замолчал.
Стало невообразимо тихо. Тишина звенела в ушах, пульсировала в голове вместо мыслей, сковывала льдом вены. И в этой тишине, где-то глубоко-глубоко у него внутри, подняли головы жуткие, хищные демоны, разбуженные еще Близнецами. Что-то темное, что-то неправильное шевельнулось в нем – пока молча.
На него нахлынула чистая, блаженная пустота. И это казалось ему на удивление подходящим. Ведь у мертвецов внутри должно быть пусто, верно?…
…Чужие голоса слышались, как через толстую подушку.
– Да ну, блин, это было так ску-учно! Самая скучная и самая короткая драка в моей жизни. Кто этих хиппарей драться учил, а? Испортили мне настроение на целый день своим идиотизмом!
Слова были вроде бы знакомые, но смысл от Сильвенио как-то ускользал. Быть может, это потому, что смысла теперь больше не было?
– Кончай ныть.
– Ах, любовь моя, у тебя, должно быть, совсем к старости память отказала. Я уже говорил: не надо мне указывать, сладенький, иначе я тебя прирежу. Я и так сейчас не в духе.
Вместе с голосами приближались шаги: одни – тяжелые и глухие, другие – быстрые и нервные.
– Эй, ты только посмотри на него! Бессовестно отлынивает от работы и дрыхнет как ни в чем не бывало! Слушай, я начинаю думать, что Паук избавился от него сам, раз он такой бесполезный. В постели – хнычущее бревно, убираться и готовить не умеет, бегает медленно. Он мне надоел. Пожалуй, я его все-таки убью.
Оказалось, что Сильвенио успел задремать прямо там, на холодном мраморном полу возле окна в торжественном зале, подтянув колени к груди. Он открыл глаза и, приняв сидячее положение, молча посмотрел на Стрелка безо всякого выражения. Почему-то последнего это взбесило еще больше: он со злостью ударил его ногой в лицо. Сильвенио упал обратно на пол, даже не пытаясь прикрыться от последовавших за этим ударов. Просто лежал и смотрел, ничего не ощущая. Пустота внутри оставалась равнодушной.
– И это отродье еще смеет на меня глазеть! – горячился Стрелок все больше, выпуская пар после слишком быстро окончившегося сражения. – Бесит меня уже этот щенячий взгляд! Смотрит вечно так, как будто великомученик, святоша хренов! Бесит, бесит, бесит! Если ты, тварь, думаешь, что можешь меня своими щенячьими глазками пронять, то очень ошибаешься, вот что я скажу! Я убью тебя, ты понял?! Ну, давай, начинай трястись и умолять, как в прошлый раз, ты же ни на что больше не способен!
Он пинал его по ребрам, по почкам, по лицу – везде, куда доставал, а Сильвенио
