Выбраные места из дневника 2002 года - Сергей Есин

Второй слой писем — это “реабилитационные письма” последних лет, где А. А. с блеском и литературным талантом отбивал у власти реабилитированных коллег, друзей, старых знакомых. Только зная, как я, советскую догматическую систему изнутри, понимаешь это удивительное мастерство крупнейшего чиновника и писателя писать в поле привычных для советских чиновников образов и системы доказательств. Он талантливо сплетает свои запоздалые панегирики из старых подлинных воспоминаний, верности убеждений своих протеже, примеров из их биографий. Он будто боится кому-нибудь отказать. Он, властный чиновник, хочет быть первым и основным просителем за этих незаконно страждущих.

Но здесь же есть очень интересные письма, свидетельствующие о приоритете его знакомых и друзей или о разнообразии обращенных к нему просьб. Он, например, пишет: “Председателю Совета Министров СССР товарищу Булганину Н. А. Прошу Вас дать указание о прикреплении к первой поликлинике 4-го управления Министерства здравоохранения (так называемой “кремлевской”) писателя Маршака Самуила Яковлевича”.

Самые поразительные — это письма Пастернака Б. Л. Они большие, написаны настоящим поэтом, здесь яркость стиля и энергия. Кажется, у Фадеева и Пастернака были не самые ровные отношения. В этих письмах Пастернака чувствуется, как мне кажется, отработанное и застарелое презрение, но тем не менее все они посвящены какой-то просьбе, даже комплексу просьб. Поэт расчетливо и прозорливо ведет свои материальные и издательские дела. Дружба льва и тигра. Кажется, о чем-то подобном писал в своих воспоминаниях Вася Ливанов.

На этом пока чтение прекращаю, впереди у меня раздел, посвященный переписке Фадеева и Твардовского.

7 апреля, воскресенье. В последней “Литгазете” напечатано открытое письмо Лимонова к министру культуры Швыдкому. Если уж кому-либо и завидовать из современных русских писателей — то Лимонову; какой талант, какая ярость, какая открытость и какая судьба. Письмо яростное и точное. Гениальность Эдуарда Вениаминовича выразилась уже и в том, что он своей мишенью выбрал Швыдкого. Для министра это очень неприятный текст. Он открывается обращением: “Уважаемый господин Министр культуры!” О сути, в чем его обвиняют, я не пишу, для меня новое — только одно: “попытка организации вооруженного формирования, чтобы потом вторгнуться в республику Казахстан”. Глупость все это. Но вот потрясающие последние пассажи этого письма. “Я понимаю, — пишет Лимонов, — что идеалом писателя для российского государства образца 2002 года служит Жванецкий, а его украденный джип — потеря для культуры России, но я хочу, чтобы Министерство и Вы лично предприняли усилия для моего освобождения”.

Стиль самодостаточного писателя — умение говорить с властителями мира на равных. По крайней мере, у писателя больше шансов остаться в энциклопедии и уж особенно в памяти народной, чем у телевизионного ведущего и послушного министра.

“Прошу Вас обратиться к президенту Путину, к господину Патрушеву и господину Устинову и как министр культуры объяснить им… Объясните Вашим товарищам министрам, господин Министр, что я не Жванецкий, что меня будут изучать в школе и университетах рядом с Хлебниковым и Достоевским”. Браво! Господин министр теперь узнал, что его обязанность не просто тусоваться и заботиться о канале “Культура” — он, голубчик, отвечает не только за библиотеки и кинотеатры, но и за всю культуру.

8 апреля, понедельник. Вечером немного посидел над “Сказками” и читал переписку Фадеева. Мы, конечно, выпустили грандиозную книгу, здесь не только новый Фадеев, но и новая русская литература. Писатели, даже самого первого ряда, поразительно и грандиозно чего-то все время просят у своего принципала. Огромное впечатление на меня произвело письмо Пастернака:

“…Два года тому назад издательство “Искусство” заключило со мной договор на выпуск собрания моих шекспировских переводов. Если это возможно, мне хотелось бы, чтобы они их все-таки издали, и 30 тыс(яч) недоплаченных, которые я бы получил при выходе собрания. Сейчас я для Детгиза перевел “Короля Лира”. Может быть, они включили бы его в собрание” (260,1).

Дальше — больше.

“По поводу того же автора в Гослитиздате. У них после ухода Чагина осталась неизданной хроника “Король Генрих Четвертый”. По-моему, это первый раз, что Фальстаф понятен и смешон — спроси Маршака, он однажды слышал отрывки в ВТО. Мне очень бы хотелось, чтобы они издали перевод. Он оплачен и пропадает у них в рукописи. Кроме того, если бы работа оказалась удовлетворительной, не приобрел ли бы Головенченко и не издал ли бы только что сделанного “Короля Лира”?” (260,2).

Я, конечно, очень люблю Пастернака. Но каким он умудряется быть разным! Завтра обязательно эти письма почитаю ребятам. В искусство писателя, видимо, входит и искусство просить.

“У меня нет никаких притязаний на вновь вводимые высшие тарифы. Я не Сельвинский, не Твардовский, не Лозинский и не Маршак. Но в пределе старых расценок, остающихся для большей части членов союза, мне бы хотелось, выражаясь высоким слогом, видеть плоды своих трудов напечатанными и извлекать из них пользу. Все это, разумеется, если ты считаешь эти пожелания справедливыми и они не противоречат твоим убеждениям” (260,3). К Пастернаку я еще, видимо, вернусь по мере пролистывания книжки.

Доблестные писатели самого первого ряда отчаянно славят “Молодую гвардию”. Конечно, в этом есть некоторая магия времени, но большим писателям ясно, что не все главы там написаны одинаково равноценно. Масса и скучнятины, и вещей служебных. Ну, и опять Пастернак, Сталин уже умер. Но ничего не предвещает изменения в режиме и в положении Фадеева.

Впрочем, писатели — существа странные, это талантливейшие самопровокаторы. Они, как актеры, возбуждают к себе любовь, перед тем как выйти на сцену, чтобы провести сцену с Офелией.

“Дорогой Саша!

Когда я прочел в “Правде” твою статью “О гуманизме Сталина”, мне захотелось написать тебе. Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе.

Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого величия и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворенного начала, широчайшей общности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа”. (284,1).

Я приведу ребятам в качестве примера и письмо писателя М. Ильина от ноября 53 г.