Отель «Снежная кошка» - Ирина Трофимова

— Зина! Зина! Не слышу! Громче говори!

— Вы ошиблись, — сказала Родмонга Эдуардовна и тихо положила трубку на одеяло.

— Это ты зря, мама, — заявила старшая девчонка, которая наконец показалась на глаза Родмонге Эдуардовне вся. На ней была ядовито-малинового цвета майка с надписью «Love me» и джинсы в обтяжку. — Теперь ведь она бабе Кате нашей на тебя нажалуется, а ты потом расстраиваться будешь. Ладно, глянь-ка, нормально мне будет с такими босоножками?

Босоножки Родмонга Эдуардовна уже не видела. Ей показалось, что она теряет сознание, в голове как будто выключили свет. В полуобмороке до нее доносились истошные вопли о какой-то химичке, новых босоножках, соседской собаке, кошачьем корме и тормозной жидкости. Потом вдруг где-то хлопнула дверь, и все стихло.

Родмонга Эдуардовна осторожно открыла глаза и оглядела комнату. Темно-лиловые стены подпирали потолок, на котором в круге из дурацкой лепнины висела не слишком миниатюрная копия хрустальной люстры — гордости Большого театра. У противоположной стены громоздилась стенка из карельской березы, набитая фужерами, вазами и сервизами, как витрины в Доме фарфора. Рядом со стенкой ухмылялся с плаката с надписью «EMINEM» коротко стриженный тип с явными признаками умственного отставания. Он хмурил брови, будто задавался вопросом всей своей жизни. Сам же вопрос кто-то написал у рта дебильного парня черным фломастером: «Почему Наташка дура?» Родмонга Эдуардовна решила прекратить осмотр комнаты, строго сказала себе, что пора вставать, и высунула ногу из-под одеяла.

Шок, который она испытала в этот момент, можно было сравнить только с заявлением ректора о масштабном сокращении кадров. Ногти у нее на ноге оказались накрашенными лаком. Черным. Она немедленно вытащила и вторую ногу, но там все оказалось еще хуже — на один из пальцев было надето кольцо.

Не отводя взгляда от собственных ступней, Родмонга Эдуардовна пошла в ванную. Ноги быстро шлепали сами по себе по незнакомой квартире, причем весьма уверенно. В ванной ее ждало новое потрясение. Из зеркала на Родмонгу Эдуардовну взглянула моложавая дамочка с пухлыми губами и иссиня-черными космами до плеч. Пока воспаленный мозг Родмонги Эдуардовны пытался смириться с новой реальностью, ее новое «я» сунуло в рот зубную щетку, а другой рукой стало расчесывать черные волосы. Но вопреки воплям внутреннего голоса Родмонги Эдуардовны, мадам не стала завязывать на затылке аккуратный узел, а, яростно размахивая расческой, растрепала волосы во все стороны. Действовала она с такой скоростью, что через несколько минут Родмонга Эдуардовна перестала анализировать происходящее и начала наблюдать все со стороны, как будто смотрела фильм.

Жгучая брюнетка с ураганной скоростью пронеслась на кухню, где сунула в рот кусок сырокопченой колбасы и отхлебнула прямо из заварочного чайника. У Родмонги Эдуардовны в ее прошлой жизни непременно случился бы кулинарный шок, но сейчас трапеза показалась ей на редкость вкусной. Дамочка тем временем влезла в короткую узкую юбку и кофточку в обтяжку, из которой так и норовил выпрыгнуть обширный бюст. Родмонга Эдуардовна была уже почти готова крикнуть: «Не хочу!» — но все-таки удержалась. Новая хозяйка ее жизни уже нацепила на ноги босоножки на высоченной платформе, вылетела из квартиры и загрохотала вниз по лестнице.

На площадке третьего этажа курил в форточку мрачный мужик в майке и вытянутых тренировочных штанах. Родмонга Эдуардовна попыталась притормозить — бежать вприпрыжку на глазах у мужчины она считала верхом неприличия. А от этого типа вообще стоило держаться подальше, — он, в ее представлении, был сильно похож на уголовника. Однако останавливаться и сторониться мужика она не стала, а ни с того ни с сего вдруг завопила на ходу:

— Добрейшее утро, Анатолий! Как там наш Верунчик?

Уголовный элемент расплылся в улыбке и пробасил:

— Спасибо тебе, Зинк, что укол ей сделала вчера, отпустило вроде, доктора сейчас ждем.

— Да как не помочь по-соседски! — крикнула Родмонга Эдуардовна и, к своему ужасу, с разбегу чмокнула дядьку в небритую щеку. — Опаздываю, опаздываю!

«Немедленно протереть лицо спиртом, — подумала она. — Неизвестно, чем может болеть этот человек».

Человек же не растерялся и звонко хлопнул ее по попе.

Академик Академии наук была на грани инфаркта.

На улице она вытащила из сумки ключи и помчалась к стоящей под деревом красной машине. Заднее стекло украшала надпись: «Осторожно! Путаю педали».

«Зачем я в нее сажусь? Я никогда не умела водить! Это занятие не для женщин! Я разобьюсь! Мой Птолемей! А статья в сентябрьский сборник!» — Мысли в голове неслись, опережая друг друга, а руки уже ловко выкрутили руль, и через пару минут Родмонга Эдуардовна оказалась на оживленной дороге.

Все полчаса, пока она ехала, она пыталась молиться, придумывала способы остановить машину и как-то урезонить… саму себя. Видимо, кто-то на небесах решил над ней сжалиться: скоро впереди замаячил гаишник и махнул перед ней полосатой палкой. Машина остановилась. Родмонгу Эдуардовну бросило в пот. Что делать, что говорить и какие документы показывать, она даже не представляла. Рука нажала на кнопку, стекло поехало вниз, и в окошке появилась улыбающаяся физиономия в фуражке. Родмонга Эдуардовна набрала в легкие побольше воздуха, открыла рот и… То, что вылетело из ее научных уст, она уже потом, вернувшись в свою прежнюю жизнь, долго не могла повторить даже мысленно. А однажды, осмелев, взяла в библиотеке словарь ненормативной лексики под редакцией Д.Добровольского, так как некоторые слова-связки и устойчивые, как она полагала, выражения так и не поддались расшифровке и переводу. Гаишник был обложен настолько высокоэтажным матом, что все дальнейшее Родмонга Эдуардовна воспринимала уже из глубокого обморока. Последней фразой в ее кратком выступлении была:

— …не видишь же, спешу!!!

«Три года тюрьмы. За хулиганство», — вынесла она себе приговор.

Гаишник же, как ни странно, не стал заковывать ее в наручники. Более того, он даже не перестал улыбаться.

— Да ладно тебе, Зин, — сказал страж порядка. — Чего не позвонила вчера-то, а?

— Не захотела! — рявкнула Родмонга Эдуардовна.

— Ну и ладно, — гаишник немного посуровел. — Таньку мою запишешь на завтра?

— Запишу, — отозвалась Родмонга Эдуардовна, а сердце у нее почему-то неприятно кольнуло.

— Ну и молодца, — снова расцвел гаишник. — Ну дай хоть поцелую, красота ты моя сладкая, — и протянул к ней руку с обручальным кольцом.

Родмонга Эдуардовна нажала на педаль газа и понеслась дальше. «Кошмар. Кошмар и позор, — думала она, уже не обращая внимания на дорогу. — У меня, похоже, интимные отношения с женатым человеком! Как такое могло случиться?!» Она истязала бы себя и дальше, но тут машина остановилась. Родмонга Эдуардовна взяла с сиденья сумку и бутылку воды, нажала на кнопку брелка, выпрямилась, и тут перед ее глазами предстала самая пошлая неоновая вывеска, которую она только могла себе представить. По выгнутым кривым буквам бежали веселые огоньки. Надпись над входом гласила:

Маникюрный салон «Зинаида и Зинаида».

После того, как Родмонга Эдуардовна, которую теперь все называли Зиной, переступила порог этого заведения, все закрутилось с такой скоростью, будто она уселась в кабинку «американских горок». Она оказалась хозяйкой этого салона и одновременно была в нем ведущим мастером. С ней вместе работали еще три девушки, и все они сидели в одной комнате. В институте Родмонга Эдуардовна такого бы ни за что не потерпела, но сейчас обрадовалась девицам как родным и назвала их куклами. Не успела она сесть за рабочий стол, как тут же появилась первая клиентка, а дальше они сменялись, как на карусели. Десять часов подряд Родмонга Эдуардовна подпиливала, отшлифовывала и наращивала чужие ногти. На столе перед ней появлялись маленькие ручки, большие ручищи, длинные пальцы, аккуратные, короткие и толстенькие, изящные и почти мужские с темными венами под кожей. Зинаиде все они нравились. Ей нравилось гладить их и видеть, как они преображались, и от этого начинали сиять их хозяйки. Они были так искренне и открыто ей благодарны, а она больше всего радовалась оттого, что они теперь нравились сами себе. «Такие в обиду себя не дадут», — думала она. Она делала свою работу и слушала, слушала, слушала. Ни один психолог и психиатр не выслушивают за свою карьеру столько историй и жизненных драм, сколько обрушилось на нее за день. Зинаиде жаловались на мужчин, детей и начальников, спрашивали совета о покупке дома, зимней резины и новой шубы, хвастались новыми носами и машинами, за полчаса успевали пересказать семь серий неизвестного сериала, поплакать и поругаться по мобильному телефону, который Зина должна была прижимать к их ушам, чтобы не испортить свежий лак. Она злилась на них, но она их любила.