Операция «Булгаков» - Михаил Ишков

– Как считаешь, зачем Сталину понадобилась эта мистика?

Я отрицательно покачал головой. Что я понимал в высшем аппаратном пилотаже?

Юрий Лукич прищурился.

– Эх, молодо-зелено. Знаешь, какой самый надежный способ сохранить тайну? В этом деле никакая угроза наказания не поможет. Никакие грифы секретности не помогут. Лучшим способом маскировки являются как раз идиотские, на первый взгляд, задания.

«…Сознайся, до опубликования «Мастера и Маргариты» в журнале «Москва» ты, как и многие другие читатели, был уверен, что закатный роман Михаила Афанасьевича все эти годы пролежал под спудом в столе у Елены Сергеевны и был известен разве что кое-кому из ее друзей.

На самом деле за эти двадцать лет его прочли если не тысячи, то уж сотни граждан наверняка. И слухи о последнем романе Булгакова ходили…

И все молчали! И никому дела не было, кто скрывался под маской Воланда. А ведь среди читателей были вполне авторитетные и понимающие толк в литературе люди.

Вот так мы работали! Пришел срок – опубликуем, а до того, чтобы никаких преступных мыслей насчет Воланда.

Не надо суетиться, ребята. Вам скажут.

Объявят публично или на партсобрании огласят закрытое письмо ЦК…

Ветеран задумался, потом сделал решающее признание:

– И то прими во внимание, следствие по этому делу, дружище, продолжалось практически до начала войны. Я не знаю, сколько было потрачено сил и средств, но что удивительно, эти усилия не пропали даром. Архив Булгакова вдруг оказался востребованным в конце сорок четвертого года, когда твой знакомый Трущев обратился ко мне с просьбой подыскать знатока, который смог бы объяснить ему всю подноготную Führer der Welt[18]. Я предложил ему ознакомиться с последним романом Булгакова. Там о дьяволе много чего сказано. И написан здорово – не оторвешься…

Воспоминания увлекли Рылеева.

– Даже Хозяину понравилось. Он резолюцию наложил, правда, в устной форме – «пуст полежит до лучших времен».

Пауза.

– Что касается группы Воланда, эти негодяи действительно наворотили дел. Не говоря о похищении двух гражданок, четырех сожженных строениях и десятках доведенных до сумасшествия советских граждан, были и жертвы. О двух случаях со смертельным исходом теперь можно было говорить со всей определенностью.

Это, во-первых, небезызвестный Берлиоз, во-вторых, некий барон Майгель, служащий бюро по ознакомлению иностранцев с достопримечательностями столицы. И тот и другой – реальные люди. Имя прототипа Берлиоза мне раскрывать запретили. Сам догадайся, кого в этом случае Булгаков имел в виду.

Или придумай что-нибудь сенсационное…

Что касается Майгеля, его звали Б. Штейгер, он являлся уполномоченным коллегии Народного комиссариата просвещения РСФСР. Один из моих бывших коллег, державших барона на связи, охарактеризовал его как редкого по угодливости негодяя».

«…удивляла исключительная жестокость преступников. Одной из жертв отрезали голову, а обгоревшие кости второго были обнаружены в некоей «нехорошей» квартире по Большой Садовой. Только самые оголтелые враги советской власти позволяли себе такое остервенение. По этой причине первоначальная версия вертелась вокруг предположения – а не из Парижа ли понаехала к нам банда Воланда и прочие террористы?

Не из самого ли кутеповского Центра?»

Глава 7

Я молча выслушал Рылеева. Ни разу не перебил его, потом встал и молча, с решительной мыслью, что ноги моей больше в этом доме не будет, выбежал на улицу.

Здесь перевел дух.

Огляделся…

Кончался май, в городе уже несколько дней сгущалась жара.

Прямо передо мной, над забитой припаркованными машинами проезжей частью улочки, недавно переименованной в Гагаринский переулок, камнем нависал громадный «сталинский» дом. Одна из рекламных вывесок над сквозным арочным проходом приглашала зайти во двор и посетить «Центр клинической психиатрии». Это было очень своевременное предложение.

Две других предлагали посетить салон красоты «Блеск», а заодно адвоката, решавшего за клиента все трудности с законом.

Слава богу, у меня не было трудностей с законом.

У меня были проблемы с самим собой.

С тем же Рылеевым…

Он играл со мной в прятки. Или, что еще отвратительней, втянул в какую-то нелепую бестолковую игру.

Кто являлся прототипом Берлиоза?

Да не все ли равно!! Чем это поможет мне выжить?

Я двинулся куда глаза глядят.

Ноги сами вынесли меня на Гоголевский бульвар. Здесь притормозил и ни с того ни с сего, не без внутреннего ироничного укора, прикинул, где могла бы состояться встреча двух исторических персонажей, выдуманная этим свихнувшимся отставником.

Судя по детально проведенным краеведческим изысканиям, со времен Булгакова здесь мало что изменилось. Разве что поставили новый памятник Гоголю – в начале бульвара, со стороны Арбатской площади.

Парадный, в полный рост…

Прежний, уютный, в кресле, переместили через площадь во двор библиотеки, причем выражение лиц обоих идолов благодарные потомки сохранили один к одному. Тот же скошенный взгляд, та же непростая дума на челе, тягостные металлические раздумья о судьбах своих героев.

Гоголю было о чем задуматься, ведь каждому из них в качестве обвинения можно было предъявить не только «пародию на человечество», но, что еще страшнее, участие в нещадной эксплуатации человека человеком.

Приняв во внимание посмертную судьбу классика, уже в могиле лишенного головы, не трудно было вообразить, о чем говорили мастер и политик, встретившись в Москве спустя несколько месяцев после Батума.

И понесло…

Кто такой Берлиоз?

Являлся ли Степа Лиходеев членом партии?

Не из Парижа ли, из самого кутеповского Центра, прибыла в Москву банда Воланда?

Почему Сталин запретил постановку «Батума», ведь он дал путевку в жизнь не только куда более слабым, переполненным риторикой спектаклям о себе, но и кинофильмам, а это куда более широкая аудитория. Ладно, «Александр Пархоменко» – эта лента хотя бы обладала несомненными художественными достоинствами, но «Оборона Царицына» или «Восемнадцатый год»?.. С первого до последнего кадра – агитки. «Батум» был на голову выше любой поделки на эту тему. Его, конечно, трудно назвать шедевром, но пьеса крепко сколочена, в ней соблюден булгаковский ритм и стиль.

Как можно допрашивать литературных персонажей?

Зачем врет Рылеев?

И главное, зачем все это – вяло текущая жизнь, начало лета, угрюмый Гоголь, стоя обдумывающий очередное – не знаю, какое по счету? – путешествие Чичикова.

Далее я брел – как бы помягче выразиться? – не разбирая дороги. Сам не заметил, как очутился на Патриаршем.

Пруд как пруд.

Ничего контрреволюционного. Мелькнуло в памяти странное для русского уха имя – Максимилаин. Или, что еще жестче – Вовсюкакий!..

Или Всюдукакий!..

Я присел на скамейку и дождался, пока над домами не выкатилась огромная, величиной с боевой планетоид, луна и уставилась на меня с таким видом, будто я саботажник или, что еще хуже, дезертир. Клянусь бабушкой, ночное светило потребовало роман или по крайней мере воспоминаний, но ни в коем случае не мемуаров, как оно требовало воспоминаний у самого последовательного борца с нечистой силой, каким в пылу борьбы выказал себя Иван Николаевич Понырев, он же Иван Бездомный.

Тут я поймал себя на мысли, что заговорил на поныряевском языке.

Это скверно, это предвещает…

Я вскочил, бросился к калитке, возле которой когда-то зарезало Берлиоза, и замер – здесь, с этой стороны пруда, никогда не ходили трамваи!!

Что же получается – господин де Гаков не только не побоялся передвинуть в уме трамвайные линии, на словах застрелить негодяя, пытавшего «людыну», но и запросто раздвинуть комнату в убогой советской коммуналке до размеров парадного зала. Он не побоялся описать все мыслимые и немыслимые измерения, из которых до сих пор не может выбраться человек; пристроить к делу самых фантастических героев, пообщаться с Люцифером, и при всем том, отправившись в мир иной, наш доморощенный Мольер не поленился оставить потомкам груду интригующих загадок.

Что уж тут валить на Рылеева? С кем поведешься, от того и наберешься. Как иначе разговорить былое? История любит задавать вопросы или придумывать объяснения, от которых волосы начинают шевелиться на голове.

А еще история любит шутить, любит поиграть именами и названиями. Если Гагаринский переулок, где ныне проживает Юрий Лукич, в советское время назывался улицей Рылеева, это что-нибудь да значит!..

Не так ли?..

Помнится, ветеран НКВД упоминал о Борисе Этингофе…

Это что за фрукт?..

Уже дома, в родном кресле, покопавшись в груде бумаг, подсунутых мне свихнувшимся энкавэдэшником, я наткнулся на протокол, в котором Борис Евгеньевич Этингоф, большевик с подпольным стажем, активный участник Гражданской войны, комиссар бригады, а затем кавалерийской дивизии, участвовавшей в кровавых боях зимой 1920 года на Северном Кавказе, – давал показания о Булгакове.