Белое проклятие - Владимир Санин

Я привожу примеры, рассказываю о лыжниках, чудесным образом спасшихся, — ни во что иные люди так не верят, как в чудеса. Я называю фамилии — это еще убедительнее. Валентина Фоменко и Николай Петров — двое из одиннадцати — остались в живых, так как сохранили между снегом и дыхательными органами пространство, так называемые «воздушные мешки». Около получаса лежал в лавине Олег Фролов — можете взять у него автограф, он сидит в шестом ряду, в черном с белыми оленями свитере (это тебе за аплодисменты!). А обнаружить и спасти его удалось благодаря лавинному шнуру, кончик которого остался на поверхности, — мы точно знали, где Олега искать. Требуйте у дирекции напрокат лавинный шнур — и вы получите лишний шанс.

Гулиев исподтишка показывает мне кулак: завтра туристы насядут, а в прокатном пункте шнура нет. Сам виноват, я предупреждал.

— Ну а лучший, по секрету, способ спасения от лавин — это в них не попадать, — заключаю я под облегченный смех аудитории. — Чего от всей души вам желаю.

Потом я отвечаю на несколько подобранных для меня записок, откланиваюсь и спускаюсь в зал — помочь маме и Наде с аппаратом. Публика расходится медленно: одни сгруппировались вокруг Олега, другим что-то заливает Гвоздь, третьи атакуют вопросами Хуссейна, четвертые — маму и меня. Ко мне — чудное видение! — пробивается осрамленный перед всем залом барбос.

— Какого черта, — рычит он, — ты выдумал насчет опоры?

— Мой сын ничего не выдумывает, — авторитетно говорит мама, делая акцент на слове «сын». Тоже отработанный прием: «Так это ваш сын?», «Ах, вам можно позавидовать!» и прочее.

— Разве это был не ты? — удивляюсь я, протирая глаза. — В самом деле — не ты. Меня иногда подводит зрительная память, тот малый тоже был похож на бульдога, у которого из-под носа стащили кость.

Барбос багровеет, мерит меня взглядом — я, пожалуй, потяжелее, это его не устраивает. — Не будь рядом твоей мамы…

— Это невозможно, — перебиваю я, — мы с мамой неразлучны. Моя мама всегда рядом, она не позволит, чтобы ее сына кто-нибудь обидел. Правда, мама?

В глазах у барбоса сверкают искорки юмора.

— А ты парень ничего. — Он примирительно протягивает руку. — Анатолий. Где я мог тебя раньше видеть?

— Наверное, в кино, я иногда снимаюсь под псевдонимом Бельмондо.

— Вот что, снежный барс, занимайся своими лавинами, а кое от кого держись подальше… Условие задачи понятно?

— Не спортивно, — отрезаю я. — Пусть победит сильнейший.

Больше ничего примечательного в этот вечер не произошло.

На склонах Актау

Ночью мне снились горы — высоченные пики, гребни и кулуары, и все незнакомые, на них я не бывал; а под конец произошла удивительная вещь — я точно, в деталях повторил во сне одно на редкость неудачное восхождение и остро пережил все его стадии. Особенно когда принял решение спускаться по леднику, хотя отлично знал, чем это кончилось. Потрясающее ощущение — знать, что ты идешь на верную гибель, и быть не в силах шевельнуть пальцем, чтобы задержать себя и ребят. Единственное, что я смог сделать, — это проснуться в холодном поту.

Я уже оделся, умылся, накормил Жулика, а нервы никак не успокоятся. Когда мне снятся такие сны, что-то должно произойти — так уже бывало. Ерунда, конечно, но я человек суеверный, сон просто так не приходит. Надо будет рассказать Наде, она любит проникать в мое подсознание.

Мама ушла на работу, а мы с Надей завтракаем. Я ворчу, я не выспался, мне надоел овощной сок и не лезет в рот каша, но претензий Надя не принимает.

— Мне велено позвонить и доложить, все ли ты съел, — шантажирует она. — К тому же тебе нужны силы, чтобы натереть паркет в номере 89 гостиницы «Актау».

— Какой, к черту, паркет? — тупо переспрашиваю я.

— Пр-рохвосты! — врывается Жулик. — Смени носки!

За такие штучки положено десять минут строгой изоляции — на клетку набрасывается халат.

— До чего у тебя глупый вид, — смеется Надя. — Выдаю тайну: записка с этой милой просьбой подписана К.

— Ах паркет. — Я вспоминаю, как втирал Катюше очки. — Там не сказано, что обязательно сегодня?

— Спроси у мамы, — советует Надя, — она собиралась зайти в номер 89 и уточнить.

— Ну, тогда все в порядке, — успокаиваюсь я, — мама обо всем договорится. Какие планы?

— Мы же собирались прокатиться в Каракол.

Каракол — это наш райцентр, на сегодня я планировал осмотреть склоны вдоль шоссе.

— А не хочешь открыть сезон? Давай сначала махнем на Актау.

— С удовольствием.

Надя звонит маме и докладывает, а у меня из головы не выходит сон. Эту историю, происшедшую еще тогда, когда я делил свои страсти между горными лыжами и альпинизмом, я во всех подробностях рассказывал Высоцкому. Он сидел здесь, напротив меня, его лицо было непроницаемо, челюсти крепко сжаты, и, помню, мне вдруг почудилось, что он не просто меня слушает — он вместе с нами участвует в восхождении, идет в одной связке! Мы шли к вершине втроем — со мной были два крепких разрядника из альплагеря, Сергей и Никита, — шли по гребню, а по пути натолкнулись на довольно серьезного «жандарма» (скальное образование, вроде башни). Направо обрыв, налево ледник — и крутой, так что «жандарма» никак не миновать. Одолели его за час с гаком, а вершина — в тумане, фен задул, теплый ветер. В таких случаях положено возвращаться: когда в горах резко теплеет, лавины становятся на «товсь». Но снова карабкаться через «жандарма» не хотелось, и мы стали спускаться по леднику — быстрее и легче. Ледник подходящий, метров четыреста, сверху слой сырого снега, кошки еле впиваются в лед. Техника здесь незамысловатая: страхуем друг друга, клюв ледоруба — в лед, ноги — в разворот, и пятимся вниз. И спустились бы благополучно, сто раз так ходили, да фен сделал свое черное дело. Вдруг слышу крик Никиты: «Держись!» — сверху, набирая скорость, летит лавина. Впились в лед кошками, ледорубами, сжались в комок, а лавина идет сквозь нас, нарастает, нарастает! Сорвало Сергея, нас за ним — и понесло вниз всех троих, неуправляемых. Успел увидеть справа широкую трещину, погоревал долю секунды, что не увижу маму, и тут лавина затормаживает, затормаживает и мягко так, как мешки с мукой, перебрасывает нас через трещину — слезай, приехали! Побитые, помогли друг дружке подняться, проверили кости — целехоньки, и прикинули: метров триста несло нас по леднику…

Точно помню, Высоцкий ничего не спрашивал об ощущениях — он сам их пережил во время рассказа! А потом задумчиво, будто про себя: «Странный вид спорта — единственный, где победителям не аплодируют». Я тогда еще возразил: часто бывает, что победителей вовсе нет, одни побежденные, и привел пример с гибелью женского отряда на пике Ленина, когда они замерзали, а мужчины в нижнем лагере сходили с ума: ураганный ветер, в двух шагах ничего не видно, а чтобы попытаться выручить, нужно лезть на отвесную стену…