Изощренное убийство - Филлис Джеймс

Когда она вернулась в общий кабинет после беседы со следователем, к ней подсел доктор Штайнер и проявил доброту и участие. Доктор Штайнер всегда был добрым. Было легко критиковать его за бездействие и смеяться над его странными пациентами, но он действительно переживал за людей, в то время как доктор Бейгли, который так много работал и изматывал себя бесконечными приемами, на самом деле людей не любил, а только хотел этому научиться. Дженни сама толком не понимала, почему была в этом уверена. Ведь раньше она никогда об этом не думала. Сегодня вечером, однако, когда первый шок после обнаружения тела прошел, ее мысли были неестественно ясными. И не только мысли. Все ее ощущения странным образом обострились. Осязаемые предметы вокруг нее: ситец, покрывающий кушетку, красное одеяло, сложенное у ее изножья, разнообразные насыщенные оттенки зеленого и золотого, которыми переливались хризантемы на письменном столе, – все казалось ей более четким, ярким и более реальным, чем обычно. Она видела, как изогнулась рука мисс Саксон, которую та положила на стол и обвила вокруг книги, и как поблескивают маленькие волоски на ее предплечье в свете настольной лампы. Дженнифер стало интересно, всегда ли Питер видит бурлящую вокруг него жизнь с такой удивительной отчетливостью, так, будто ты только что родился в незнакомом мире, который еще пестрит чистыми яркими красками дней сотворения. Наверное, именно так воспринимает окружающее художник.

«Наверное, это влияние бренди», – подумала Дженнифер и рассмеялась. Тут она вспомнила, как полчаса назад услышала недовольное бормотание старшей сестры Эмброуз: «Чем этот Нейгл напоил Придди? Бедная девчушка почти пьяна». Но она не была пьяна и на самом деле слабо верила в то, что виной такому настроению было именно бренди.

Доктор Штайнер придвинул стул ближе к ней и на одно мгновение положил руку ей на плечо. Без долгих размышлений мисс Придди сказала:

– Она была добра ко мне, а я ее не любила.

Она уже не испытывала ни сожаления, ни чувства вины по поводу случившегося. Это была лишь констатация факта.

– Вы не должны об этом беспокоиться, – мягко сказал он и погладил ее по колену.

Она не возражала против поглаживания. Питер сказал бы: «Похотливый старый козел! Скажи, чтобы убрал свои лапы». Однако Питер был бы не прав. Дженни знала, что поступок – проявление доброты. В какой-то момент ей захотелось склонить голову к его голове, чтобы дать ему знать – она все понимает. У него были маленькие и удивительно чистые для мужчины руки, совсем не такие, как руки Питера с длинными, костлявыми пальцами, заляпанными краской. Она заметила, как курчавые волосы выбиваются из-под манжет рубашки доктора, увидела черную поросль на запястье. На мизинце у Штайнера была золотая печатка, тяжелая, как кастет.

– Ваши чувства вполне естественны, – произнес он. – Когда кто-то умирает, мы всегда думаем, что могли бы быть добрее к этому человеку и лучше к нему относиться. С этим ничего не поделаешь. Не следует притворяться, когда речь идет о чувствах. Если мы сможем их понять, то со временем научимся принимать их и жить с ними.

Но Дженнифер Придди уже его не слушала, потому что дверь тихо открылась и в комнату вошел Питер Нейгл.

Заскучав на стойке дежурных и устав от обмена банальными фразами с необщительным полицейским, которого там оставили, Нейгл решил сменить обстановку и отправился в общий кабинет. Хотя формально его уже опросили, ему еще не позволили покинуть клинику. Секретарь Лодер явно ожидал, что он останется здесь до тех пор, пока здание можно будет запереть на ночь, а в понедельник утром вновь появится, чтобы открыть его. Судя по тому, как развивались события, можно было заключить, что ему придется проторчать в клинике по крайней мере еще пару часов. А ведь утром он планировал пораньше вернуться домой и поработать над картиной. Теперь не было никакого смысла думать об этом. Возможно, уже перевалит за полночь, когда все как-то разрешится и ему позволят уйти. Но даже если они с Дженни смогут поехать вместе в Пимлико, она не будет позировать ему сегодня вечером. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы догадаться об этом. Она не устремилась к нему, когда он вошел в помещение, и он был благодарен ей хотя бы за эту сдержанность. Однако она бросила на него свой застенчивый, неопределенный взгляд, не то заговорщический, не то полный мольбы. Так она просила его о понимании и выражала сожаление.

Что ж, ему тоже было жаль. Он надеялся все успеть за три часа, а времени оставалось все меньше и меньше. Но даже если она лишь хотела намекнуть, что сегодня не в настроении заниматься любовью, то и это его полностью устраивало. Вообще-то это устраивало бы его чаще, чем она могла бы предположить. Он хотел бы принимать ее любовь (раз уж она так настойчиво давала понять, что желает близости) так же быстро и просто, как принимал пищу, словно это своего рода способ утолить голод, из-за которого не будешь испытывать стыда, но и не будешь волноваться и устраивать суету. Но с Дженни все было не так. Он оказался не так умен, как думал, а Дженни по-настоящему полюбила его. Она была безнадежно, страстно и безрассудно влюблена, а он был вынужден постоянно напоминать ей о своих чувствах и проявлять нежность и ласку. Все это отнимало много времени и сил и едва ли приносило удовлетворение. Она страшно боялась забеременеть, поэтому прелюдии к любовным утехам всегда сопровождались медицинскими манипуляциями, что не могло не раздражать, а в конце она скорее часто, чем редко, неистово рыдала в его объятиях. Как художник, он был пленен ее телом. Он не мог даже думать о том, чтобы сменить натурщицу, да и не в состоянии был себе это позволить. Но цена Дженни становилась непомерно высока.

Смерть мисс Болем почти не тронула его. Он подозревал, что она всегда знала, как мало он делает за те деньги, что получает. Остальные сотрудники, которые, заблуждаясь, сравнивали Нейгла с этим несчастным дураком Калли, полагали, что он являет собой чистейший образец трудолюбия и интеллекта. Но мисс Болем была отнюдь не глупа. Не то чтобы он был ленив. В клинике Стина можно было спокойно жить, не напрягаясь, и большинство людей, включая некоторых психиатров, так и делали, не рискуя запятнать этим свою репутацию. Все, что от Нейгла требовалось, было ему по силам, а он и не стремился делать больше, чем нужно. Энид Болем прекрасно об этом знала, но это не волновало ни его, ни ее. Если бы он ушел, она могла надеяться только на то, что заменит его сотрудником, который будет делать меньше и работать менее рационально. А он был образован, общителен и вежлив. Это много значило для мисс Болем. Нейгл улыбнулся, вспомнив о том, как много это значило. Нет, мисс Болем никогда его не беспокоила. Но он не мог быть уверен, что все так же хорошо сложится у него с ее преемником или с преемницей.

Он бросил взгляд туда, где, исполненная грации и изящества, в одиночестве сидела миссис Босток, расслабившись на одном из наиболее удобных кресел для пациентов, что он принес из приемной. Она склонила голову над книгой, будто внимательно изучала ее, но Нейгл почти не сомневался: ее мысли заняты совсем другим. Возможно, высчитывает дату, когда ее назначат заведующей административно-хозяйственной частью, подумал он. Это убийство давало ей неплохой шанс. Невозможно не замечать в женщине маниакальную амбициозность. Она словно прожигает ее изнутри. В воздухе почти чувствуется запах паленой кожи. За невозмутимым хладнокровием скрывалась натура нервная и беспокойная. Нейгл не спеша пересек комнату, подошел к миссис Босток и прислонился к стене рядом с ее креслом, так что его рука касалась ее плеча.

– Удачно все для вас складывается, правда? – произнес он.

Она все еще смотрела в книгу, но он знал, что ей придется ответить. Она никогда не могла побороть в себе желание защититься, даже если оборона делала ее еще уязвимее. Она такая же, как все, подумал он. Не умеет держать язык за зубами.

– Не понимаю, о чем вы, Нейгл.

– Да ладно. Я восхищался вашим поведением последние шесть месяцев. «Да, доктор. Нет, доктор. Как хотите, доктор. Конечно, я была бы рада помочь, доктор, но здесь есть некоторые сложности…» Еще бы! Она бы не сдалась без боя. А теперь она мертва. Для вас это просто замечательно. Не придется долго искать кандидата на должность заведующего административно-хозяйственной частью.

– Не надо грубить и делать такие нелепые предположения. А почему вы не помогаете миссис Шортхаус с кофе?

– Потому что не хочу. Вы пока еще не стали заведующей, не забывайте.

– Не сомневаюсь, полиция заинтересуется тем, где вы находились сегодня вечером. В конце концов, это была ваша стамеска.

– Я выходил отправить почту и забрать вечернюю газету. Разочарованы? Хотел бы я знать, где были вы в шесть двадцать две.

– Откуда вы знаете, что мисс Болем убили в шесть двадцать две?

– Я не знаю. Но старшая сестра видела, как она шла на полуподвальный этаж в шесть двадцать, а там ничто не должно было ее задержать, насколько мне известно. Если только, конечно, там не было вашего дорогого доктора Этриджа. Но он, само собой, не стал бы опускаться настолько, чтобы обжиматься в подвале с мисс Болем. Я бы сказал, дама была не совсем в его вкусе. Но вы, разумеется, гораздо лучше, чем я, осведомлены о его вкусах в этом отношении.