Оскверненный трон - Алекс Ратерфорд

Жены Джахангира – как опять-таки выяснила Мехрунисса – жили в роскошных покоях в отдельном здании гарема, в котором ей еще не приходилось бывать. Если б только ее отец согласился на просьбу Джахангира, высказанную так много лет назад, она вполне могла бы быть одной из них. Что они за женщины и посещает ли все еще падишах их спальни? Для нее, как для новенькой, было сложно задавать прямые вопросы, но ежедневные сплетни были одним из основных занятий в гареме, а их нетрудно было направить в нужное русло. Мехрунисса уже слышала, что Тадж Биби, мать шахзаде Хуррама, была веселой женщиной с хорошим чувством юмора, а мать Парвиза, родившаяся в Персии, сильно растолстела, поедая засахаренные фрукты, к которым питала особое пристрастие, но до сих пор была настолько тщеславна, что проводила часы, рассматривая себя в одно из крохотных зеркал, оправленных в перламутр и вставленных в перстень на большом пальце, которые нынче так популярны.

А еще Мехрунисса узнала, что после восстания Хусрава его мать Ман-бай не покидает своих покоев, попеременно то проклиная Хусрава, то обвиняя других в том, что сбили ее сына с праведного пути. Если верить слухам, Ман-бай всегда была женщиной очень нервной. Печально, когда женщине приходится разрываться между любовью к мужу и к сыну, но Ман-бай должна была быть сильнее…

Мехрунисса настолько глубоко задумалась, что вздрогнула, когда двери в покои Фатимы-Бегум распахнулись и в них вбежала ее племянница Султана, вдова лет сорока.

– Прошу прощения, но Фатима-Бегум спит, – прошептала Мехрунисса.

– Я вижу. Когда проснется, скажи, что я зайду позже. Мне нужно срочно обсудить вопрос о грузе индиго. – Голос Султаны был холоден, а выражение ее лица, когда она повернулась, чтобы уйти, было неприветливым.

Мехрунисса уже успела привыкнуть к холодности и даже враждебности некоторых из обитательниц гарема, а также к их любопытству. Она слышала, как две пожилые дамы обсуждали, почему вдруг вдова убитого Шар-Афгана стала прислуживать в гареме. «Она еще молода и достаточно красива, так что ее вполне могли выдать замуж», – говорила одна из них.

Вопрос был действительно хорошим. «Что я здесь делаю?» – подумала Мехрунисса. В противоположном конце комнаты Фатима-Бегум сменила позу и негромко захрапела.

– Хаваджасара приказывает всем немедленно собраться во дворе, – сказала одна из горничных Фатимы, невысокая жилистая женщина, которую звали Надия. – Даже вы должны прийти, госпожа, – добавила она, уважительно наклонив голову в сторону своей пожилой хозяйки.

– Это еще почему? Что случилось? – проворчала та.

Видно, Фатиме-Бегум не нравится, что прервали ее раннюю вечернюю трапезу, подумала Мехрунисса.

– Наложницу застали с одним из евнухов. Кто-то говорит, что в нем было больше мужского, чем он показывал, а кто-то – что они только целовались. Ее будут бить кнутом.

– В мои молодые годы такое преступление наказывалось смертью. – Обычно спокойное лицо Фатимы исказила гримаса осуждения. – А что с евнухом?

– Его уже отвели на плац, где он умрет под ногами слонов.

– Хорошо, – удовлетворенно заметила Фатима. – Так и должно быть.

Выйдя вслед за ней, Мехрунисса заметила, что двор был уже полон болтающих женщин – некоторые из них выглядели озабоченными, а другие не скрывали своего любопытства и старались занять место, откуда лучше был виден центр двора, где пять женщин, охранявших гарем, устанавливали деревянную конструкцию, похожую на рамные козлы.

– Встань у меня за спиной, – приказала Фатима-Бегум Мехруниссе, – и держи мой платок и флакон с благовониями.

Одна из женщин-охранниц проверяла козлы на прочность своими сильными обнаженными руками. Она сделала шаг назад и кивнула одной из своих соратниц, которая, поднеся к губам короткий бронзовый горн, издала резкий металлический звук. С этим звуком Мехрунисса увидела, как хаваджасара, одетая в пурпурные одежды, вышла с правой стороны на двор своей обычной неторопливой и величавой походкой. Женщины расступались, давая ей пройти. Вслед за Малой две женщины-охранницы волокли полноватую наложницу, чьи глаза уже были полны слез и чей смиренный вид говорил о том, что она не ждет никакого снисхождения.

– Разденьте ее. И пусть начнется наказание, – сказала хаваджасара, подходя к деревянной конструкции.

Охранницы, державшие провинившуюся женщину, заставили ее встать на колени и грубо сорвали с нее шелковый лиф и длинные свободные муслиновые брюки – деликатная материя разорвалась, и мелкие жемчужины, украшавшие застежку, рассыпались и раскатились по плитам двора. Одна из них замерла рядом с ногой Мехруниссы. Когда охранницы потащили ее к деревянной раме, наложница стала кричать – ее тело напрягалось и извивалось, а полные груди подпрыгивали, но ее сил оказалось недостаточно, чтобы вырваться из рук мускулистых женщин, и те быстро привязали ее колени кожаными ремнями к нижним углам рамы, а кисти – к верхним.

У несчастной были очень длинные волосы, доходившие ей ниже ягодиц. Достав кинжал, одна из охранниц отрезала их у самого основания шеи и бросила эту блестящую массу кипой на землю. Мехрунисса услышала всеобщий вздох, раздавшийся вокруг нее. Для женщины потеря волос – одной из ее главных прелестей – сама по себе была ужасным и постыдным событием.

Теперь вперед выступили две охранницы, которые сняли свои туники и достали из широких кожаных поясов, затянутых вокруг их талий, завязанные узлами бичи с короткими рукоятками. Встав по обеим сторонам от жертвы, они подняли руки и стали методично, одна за другой, наносить удары по дрожащему и извивающемуся телу грешницы. Нанося удар, они выкрикивали его порядковый номер: один, два, три… И каждый раз, когда бич погружался в ее нежную и мягкую плоть, наложница вскрикивала. В конце концов ее вскрики превратились в один непрекращающийся животный визг.

Отчаянно, но без всякого успеха, она пыталась изогнуться так, чтобы кнут не мог достать до ее тела. Вскоре кровь уже бежала по ее спине, по бокам и между ягодицами, испещряя каплями плитку под ней. Мехрунисса вдруг поняла, что на дворе стоит мертвая тишина.

– Девятнадцать, двадцать! – выкрикнули охранницы, чьи собственные тела были покрыты блестящей пленкой пота. На пятнадцатом ударе безвольная кровоточащая фигура прекратила извиваться – казалось, что ее хозяйка потеряла сознание.

– Достаточно, – распорядилась хаваджасара. – А теперь выбросьте ее обнаженной на улицу. Там эта дрянь найдет себе достойное место в публичном доме на базаре.

И высоко подняв свой жезл, она прошла через двор. У нее за спиной женщины начинали говорить.

Дрожащая Мехрунисса почувствовала, что ей нехорошо. Ей необходимы были воздух и открытое пространство. Сказав Фатиме-Бегум, что она плохо себя чувствует, женщина пробежала к фонтану, расположенному в углу быстро пустеющего двора, и, усевшись на его мраморный бордюр, плеснула водой себе на лицо.

– С вами все хорошо, госпожа? – услышала Мехрунисса чей-то голос. Она подняла глаза и увидела Надию.

– Да. Просто я никогда раньше не видела ничего подобного. Не думала, что наказания в гареме могут быть так безжалостны…

– Ей еще повезло. Наказание кнутом – это еще не самое страшное. Вы же наверняка слышали об Анаркали?

Мехрунисса отрицательно покачала головой.

– Ее живьем замуровали в стену в подземной тюрьме дворца в Лахоре, – рассказала Надия. – Говорят, что, если ночью пройти мимо этого места, можно услышать ее рыдания.

– А что же она сделала, чтобы заслужить такую смерть?

– Она была самой любимой наложницей падишаха Акбара, но взяла себе в любовники его сына, нашего нынешнего императора Джахангира.

Мехрунисса уставилась на служанку. Анаркали – по-видимому, так звали наложницу, из-за объятий которой Джахангира сослали в Кабул. Что за кошмарная цена за несколько мгновений человеческой слабости…

– А что же произошло в действительности, Надия?

Служанка расцвела. Было видно, что это одна из ее любимых историй.

– Страсть Акбара к Анаркали превосходила его страсть к любой другой наложнице. Однажды она рассказала мне, что, оставаясь с ней один на один, падишах заставлял ее танцевать перед ним голой, в одних только драгоценностях, которые он ей дарил. Однажды, во время великого праздника Новруз, он устроил обед, на котором заставил Анаркали танцевать перед ним и его вельможами. Сын Акбара Джахангир был одним из приглашенных. Он никогда не видел Анаркали прежде и был настолько поражен ее красотой, что дал себе слово овладеть ею, несмотря на то что она принадлежала его отцу. Он подкупил женщину, которая в то время была хаваджасарой, с тем, чтобы она привела к нему Анаркали, когда его отец покинет дворец.

– И их застукали вместе?

– Сначала нет. Но вожделение Джахангира росло, а вместе с ним росло и его безрассудство. Хаваджасара испугалась и во всем призналась падишаху. За это она умерла быстрой смертью. А потом падишах приказал, чтобы Джахангир и Анаркали предстали перед ним. Мой дядя был одним из телохранителей Акбара и все видел. Он рассказывал, что Анаркали умоляла сохранить ей жизнь – ее лицо было все измазано расплывшейся краской для глаз, – но Акбар ее не услышал. И даже когда Джахангир крикнул, что во всем виноват он, а не женщина, падишах велел ему замолчать. Он приказал, чтобы Анаркали замуровали в стену и оставили там умирать от голода. Что же касается шахзаде, рассказывал дядя, то все были уверены, что Акбар прикажет казнить его. Как только Анаркали увели, все придворные погрузились в глубокое молчание. Но, независимо от своих намерений и независимо от того, как он был зол на него, в последний момент Акбар не смог отдать приказ казнить своего собственного сына. Вместо этого он отправил его в изгнание в компании одного лишь его молочного брата.