Старая легенда - Вероника Кузнецова

Гонкур поспешил перевести разговор в более безопасное русло.

— Сколько вам лет? — поинтересовался он.

— Двадцать два.

— Вы где-нибудь учитесь?

— В университете, — охотно отозвался Каремас. — На историческом факультете.

— Тогда мы с вами коллеги. Я ведь археолог, — сказал Гонкур.

— Я мечтаю об экспедициях, — признался юноша, и глаза его заблестели. — Профессию мне помог выбрать дедушка, в основном подействовали его письма. Они были интереснее любого романа, и я ими буквально зачитывался. Когда с ним случилось несчастье, я очень переживал, а затем он появился здесь, и для меня это было самым радостным событием в жизни. Я учусь в соседнем городе, но не снимаю там комнату, а каждый день езжу туда и обратно. Не хочется оставлять его одного. Мне кажется, я люблю его больше мамы.

Гонкуру было неловко слушать слишком откровенные признания почти незнакомого ему юноши, из которых он, к тому же, понял, что с отцом Каремас не ладит.

— Сейчас у вас каникулы? — спросил он.

— Да, но я продолжаю заниматься самостоятельно, а дедушка руководит моими занятиями, — с гордостью сказал Каремас.

— Вы уже выбрали себе тему? — спросил Гонкур, вспоминая себя в студенческие годы и приходя к выводу, что он был довольно-таки ленивым и безалаберным юнцом.

— Пока ещё нет. Вообще-то меня интересуют древние. Я думаю серьёзно заняться Древней Этрурией.

— А на каком вы курсе?

— На втором.

Когда Гонкур учился на втором курсе, он больше интересовался вечеринками с приятелями и художественной литературой, очень далёкой от проблемы этрусков. Интерес к выбранной профессии пришёл уже потом, после окончания университета.

— У вас ещё есть время подумать, — решил опытный археолог и добавил для солидности. — Но не затягивайте.

— Да, я постараюсь, — ответил Каремас, с благодарностью взглянув на Гонкура. — Однако я пойду. Уже поздно, а вы собирались лечь спать, когда я вошёл. Простите меня.

— Не за что, Каремас, — охотно откликнулся Гонкур.

— Мы ещё поговорим с вами наедине? Мне бы хотелось о многом вас расспросить.

— Конечно. Доброй ночи, Каремас.

— Доброй ночи, Гонкур.

Гонкуру наивный юноша понравился, но он был рад, что остался один и наконец-то получил отдых от новых впечатлений и новых лиц. Он прошёлся по комнате и остановился перед книжными шкафами.

"Да, узнаю деда, — подумал он. — Труды по истории и географии, из художественной литературы в основном классика… А детективов нет совсем. Ни одного".

Как назло, сейчас Гонкуру хотелось прочитать не глубокие размышления о жизни и человеческой судьбе, а какой-нибудь захватывающий детективный роман с интригующим началом, увлекательным развитием событий и неожиданным концом. Когда-то книги очень мешали ему заниматься, заставляя забывать даже про близость экзаменов. Вряд ли серьёзный Каремас подвержен этой слабости, и хорошо, что он не подозревает у прославленного гостя наличия такого легкомыслия.

Он ещё раз пробежал глазами по корешкам книг, углядел один серьёзный труд по истории открытия Антильских островов, который давно намеревался прочитать, вздохнул, вновь прошёлся по комнате, сел на диван, решив, наконец, лечь спать, и нагнулся, чтобы снять сапоги, но…

— Извините, господин Гонкур, что я помешал вам, — раздался тихий монотонный голос, — но я вижу, что вы ещё не легли, и поэтому позволю себе войти.

"Кого там ещё несёт?" — подумал Гонкур, разгибаясь и, к своему удивлению, обнаружив в дверях хозяина дома.

— Я очень рад, что вы зашли, господин Кенидес, — радушно солгал Гонкур. — У меня бессонница, и я как раз думал, чем бы мне заняться.

— У брата моей жены столько книг, что вам грешно скучать. Разрешите, я сяду.

Не дожидаясь ответа, господин Кенидес плюхнулся в кресло и погрузился в томное молчание.

Гонкур никогда не попадал в подобные обстоятельства, и очередной гость сперва его развеселил, а потом встревожил. Он вспомнил про визит Ренаты, и возникшие вслед за ним опасения вновь зашевелились в его душе. Разговор с Каремасом уничтожил его страхи, но юноша был настолько чист и доверчив, что не мог заподозрить другого в подлости, а умудрённого солидным жизненным опытом хозяина дома не так легко будет убедить в собственной невиновности. В том, что господин Кенидес пришёл требовать объяснений по поводу его отношений с Ренатой, молодой человек не сомневался, а чтобы поскорее уладить щекотливое дело, сам поспешил помочь нерешительному блюстителю нравственности начать разговор.

— Господин Кенидес, я вижу, что вас что-то волнует, — осторожно сказал он.

Хозяин дома так хитро взглянул на Гонкура, что того бросило в жар от предчувствия затруднений на пути своего оправдания.

— Наоборот, меня абсолютно ничего не волнует, — против ожидания ответил посетитель и повторил чётко и громко. — Аб-со-лют-но!

У господина Кенидеса была странная и мучительная для Гонкура манера начинать неприятный разговор. Хитрые взгляды да полунамёки заставляли невинного молодого человека чувствовать себя порочным обольстителем. Маска героя, навязанная Гонкуру стариком Вандесаросом, весь вечер смущавшая его и вместе с тем приятно щекотавшая самолюбие, растворилась в гнетущей тишине комнаты, и он чувствовал себя мальчишкой, уличённым в дурном поступке, которого он не совершал, но не мог это доказать.

— Как вам понравилось предание о Нигейросе? — спросил господин Кенидес после продолжительного молчания.

— Я услышал только начало, — напомнил сбитый с толку Гонкур.

— Ах да! А мы тут говорим о Нигейросе почти каждый день, и я удивляюсь, как это господин Медас о нём ещё не знает. Наверное, потому что раньше он заезжал всего на несколько часов, а гостит здесь впервые. Вот вам, господин Гонкур, повезло: вас сразу знакомят с легендой. И знаете, что я думаю?

— Вряд ли смогу догадаться без подсказки, — неуверенно улыбнулся Гонкур, начиная понимать, что хозяину или ничего не известно о посещении Ренаты, или он не придаёт этому никакого значения.

— Я думаю, что это большое счастье — не принадлежать к подобному отмеченному судьбой роду.

— Возможно, — согласился Гонкур.

— Я слушаю предание, — продолжал господин Кенидес, постепенно всё более понижая голос, — слушаю о бедствиях, которые проклятие уже навлекло, гадаю о возможных несчастьях, которые проклятие ещё навлечёт, и думаю, что лично меня всё это совершенно не касается.

— Как, не касается? — удивился Гонкур, почти усыплённый монотонным воркованием хозяина, а теперь разбуженный неожиданным заключением.

— Конечно, не касается, — убеждённо бубнил себе под нос господин Кенидес. — Чем мне может повредить проклятие, если оно направлено против других, а меня обходит стороной? Пусть члены старинного рода гордятся своим злым роком, а я счастлив быть неподвластным ему плебеем. Я могу наблюдать его действие, присутствовать при этом, даже сочувствовать, но всё время буду помнить, что лично со мной ничего случиться не может. Если захочу, я буду ходить по всему дому днём и ночью, при свете или в темноте, буду часами разглядывать портрет Нигейроса, а если посчастливится, буду смотреть на него самого, сошедшего с портрета, слушать звуки его гитары, но всё время я буду знать, что лично меня всё это не касается. Я как зритель в этом доме, а дом — сцена. Я присутствую при грандиозной драме, а сам вне опасности.

Гонкур был ошеломлён подобным объяснением. Хотя сам он не верил в проявления проклятия, обещавшего, судя по началу, быть довольно-таки примитивным, но не мог примириться с бесчувственностью человека, уверенного в его действенности.

— Как же вас не может затронуть драма, если ваши дети являются потомками Нигейроса? — недоумевающе спросил он.

— Это не мои дети, — ответил господин Кенидес и даже потёр руки от удовольствия. — Это дети моей жены от первого брака.

— Но вы несёте за них ответственность! — вскричал Гонкур.

— О какой ответственности можно говорить в подобном случае? Здесь действует рок, а против него человек бессилен.

— Но неужели у вас ни к кому нет любви, жалости? Неужели вас не опечалит ничья смерть? — не унимался Гонкур.

— Не опечалит? — переспросил господин Кенидес спокойно. — Наверное, опечалит. Я уверен, что опечалит. Но ведь никто не может горевать до конца жизни. Человеческой природе свойственно сначала искать утешение, потом находить его и утешаться и, наконец, забывать об утратах. Зато, подумайте, какая драма может произойти на моих глазах! Как это обогатит мою жизнь! Мне будет что вспомнить и рассказать.

Гонкур почувствовал гадливость к этому тихому и незаметному человеку.

— Ну, и что же, вы с нетерпением ждёте этой драмы? — прищурив глаза, спросил он.

— Жду? — переспросил господин Кенидес и невесело рассмеялся. — Я буду говорить с вами начистоту, господин Гонкур. Вы ведь не могли не заметить, что здесь со мной не считаются. Со мной не разговаривают, меня не слушают, меня презирают за то, что я не принадлежу к подобному роду. Меня нет, я пустое место.