Ундина - Ла Де

Глава пятнадцатая

ПОЕЗДКА В ВЕНУ

После этого происшествия жизнь в замке потекла мирно и спокойно. Рыцарь все более убеждался в ангельской доброте Ундины, которая таким чудесным образом проявилась в Шварцтале, подвластном Кюлеборну, когда она вовремя подоспела, чтобы спасти их. Ундина тоже пребывала в спокойной уверенности, которая всегда живет в душе, твердо знающей, что она на верном пути. К тому же во вновь пробудившейся любви и уважении супруга ей маячил проблеск надежды и счастья. Бертальда, со своей стороны, всячески изъявляла благодарность и робкое смирение, нисколько не стремясь поставить это себе в заслугу. Всякий раз, когда кто-нибудь из супругов пытался объясниться с ней по поводу замурованного колодца или приключений в Шварцтале, она горячо просила пощадить ее, ибо история с колодцем повергала ее в стыд, а воспоминание о Шварцтале - в ужас. Поэтому она так ничего и не узнала ни о том, ни о другом; да и к чему ей это было? Итак, мир и радость зримо воцарились в замке Рингштеттен. Все твердо были уверены в этом и полагали, что отныне жизнь будет дарить им одни лишь прекрасные цветы и плоды.

В таких обнадеживающих обстоятельствах пришла и миновала зима, и весна глянула в окно радостно настроенным людям своими светло-зелеными побегами и ясным голубым небом. Ей было так же хорошо, как им, им - как ей. Что же удивительного, что весенние аисты и ласточки пробудили в них жажду странствий! Однажды, гуляя, они спустились в долину к истокам Дуная, и Хульдбранд стал рассказывать о красоте этой могучей реки, которая все набухая и ширясь, течет между цветущими землями, как на берегах ее сверкает пышная пленительная Вена и с каждым шагом растет мощь и величие реки.

- Как чудесно было бы проехать по Дунаю до самой Вены! - вырвалось у Бертальды, но она тут же спохватилась и, покраснев, умолкла, вновь обретая свое нынешнее смирение и скромность. Именно это и растрогало Ундину, и движимая - желанием доставить радость своей подруге, она сказала:

- А кто же мешает нам предпринять это путешествие?

Бертальда была вне себя от радости и обе женщины сразу же принялись живейшими красками рисовать себе приятное путешествие по Дунаю. Хульдбранд присоединился к ним, но внезапно с тревогой шепнул Ундине на ухо:

- А ведь там снова начинаются владения Кюлеборна!

- Пусть только попробует появиться, - отвечала она со смехом, - ведь я буду рядом, а при мне он не решится причинить зло.

Тем самым последнее препятствие отпало; все начали собираться в дорогу и вскоре отправились в путь, бодрые и исполненные радужных надежд.

О, люди, не удивляйтесь, что все всегда получается не так, как мы ожидали. Зловещие силы, подстерегающие нас, чтобы принести паи гибель, охотно убаюкивают намеченную жертву сладостными песнями и золотыми сказками, меж тем как спасительный посланец неба нередко повергает нас в ужас, громко постучавшись к нам в дверь.

Первое время они целые дни напролет чувствовали себя удивительно счастливыми. По мере того, как их барка спускалась вниз по величавой полноводной реке, ландшафт становился все красивее. Но однажды, когда они плыли вдоль обычно приветливой местности, чью красоту уже заранее предвкушали, неугомонный Кюлеборн стал непрерывно показывать свою силу. Поначалу, правда, он лишь подразнивал их, ибо Ундине удавалось укоризненными словами усмирять встречный ветер и вздымающиеся волны, и могучий недруг покорно склонялся перед ее волей. Но потом вновь и вновь возобновлялись его наскоки, и снова Ундине приходилось вмешиваться, увещевать, так что веселое настроение путешественников порядком было испорчено. А тут еще гребцы стали опасливо перешептываться, недоверчиво глядя на трех господ; и дате собственные слуги, заподозрив неладное, провожали своих хозяев настороженными взглядами. Хульдбрапд частенько говорил себе: И все это оттого, что когда человек и русалка заключают такой диковинный союз, это не может быть союз равного с равным.

Пытаясь снять с себя вину, как это любим делать все мы, он нередко думал: ведь я же не знал, что она русалка. То беда моя, а не вина, что меня неотступно преследуют причуды этой дикой родни. Подобные мысли в какой-то степени укрепили его мужество, но вместе с тем он чувствовал все большее раздражение и испытывал все большую враждебность к Ундине. Он смотрел на нее хмурым взглядом, и бедняжка хорошо понимала, что это значит. Однажды вечером измученная всем этим и постоянными усилиями в борьбе с выходками Кюлеборна, она крепко уснула, убаюканная мерным покачиванием барки.

Но не успела она сомкнуть веки, как кому-то на судне почудилась сбоку у борта, где он стоял, безобразная человеческая голова, всплывшая над водой и притом не плашмя, как у пловца, а торчком, будто на кол посаженная; но вместе с тем она продолжала плыть рядом с судном. Каждый торопился показать другому ужаснувший его предмет и встречал на лице собеседника такое же выражение ужаса, но руки и взгляд были устремлены в другую сторону, совсем не в ту, откуда ухмылялась и грозила омерзительная рожа. Когда же они, пытаясь объясниться друг с другом, стали наперебой кричать: Гляди вон туда, нет сюда! - тут перед каждым из них представали все рожи, мерещившиеся прочим, и вода вокруг судна кишела этими страшными харями. Поднявшийся крик разбудил Ундину. Едва она открыла глаза, как все скопище уродливых лиц сгинуло. Но Хульдбранд был вне себя от этих мерзких фокусов. Он уже готов был разразиться проклятиями, но Ундина устремила на него смиренно умоляющий взгляд и тихо произнесла: Бога ради, мой супруг, мы на воде; не сердись на меня сейчас! Рыцарь промолчал, сел и погрузился в глубокую задумчивость. Ундина шепнула ему на ухо:

- Не лучше ли было бы, мой милый, прервать это безрассудное путешествие и мирно вернуться в замок Рингштеттен?

Но Хульдбранд злобно пробормотал сквозь зубы:

- Значит мне предстоит быть пленником в собственном замке, и свободно дышать я могу лишь пока замурован колодец? Да пусть эта твоя дикая родня

Ундина зажала ему рот своей прекрасной ручкой. Он умолк и долго не произносил ни слова, вспомнив все, что она раньше говорила ему. Между тем Бертальда была погружена в странные и смутные размышления. Она многое знала о происхождении Ундины, однако не все, и прежде всего для нее оставался неразгаданной и зловещей тайной грозный Кюлеборн; она даже ни разу не слышала его имени. Раздумывая об этих удивительных вещах, она, сама того не замечая, расстегнула золотое ожерелье, которое Хульдбранд подарил ей несколько дней тому назад, купив его у бродячего разносчика товаров. Она перебирала его пальцами, наклонившись над поверхностью воды и как бы в полусне любовалась его мерцающими отблесками, игравшими в лучах вечернего солнца. И вдруг из глуби

Дуная высунулась чья-то большая рука, схватила ожерелье и погрузилась с ним в воду. Бертальда громко вскрикнула, в ответ из глуби реки раздались раскаты зловещего хохота. Тут уж рыцарь не мог сдержать гнева. Вскочив с места, он разразился яростной бранью, проклинал всех, кто навязывается ему в родичи и вмешивается в его жизнь и вызывал их на поединок, кто бы они ни были, водяные или сирены. Бертальда меж тем оплакивала потерянное ожерелье, столь дорогое для нее, и своими сетованиями только подливала масла в огонь, распаляя гнев рыцаря. Ундина же, перегнувшись через борт и окунув руку в воду, бормотала что-то вполголоса и лишь изредка прерывала свой таинственный шепот, чтобы умоляюще сказать супругу:

- Милый, только не брани меня здесь, брани, кого хочешь, только не меня здесь! Ты же знаешь

Действительно, его заплетающийся от гнева язык пока еще не произнес против нее ни одного слова. И вот она вытащила влажной рукой из воды чудесное коралловое ожерелье, которое так искрилось, что почти ослепило глаза присутствующих.

- Возьми, - сказала она, ласково протягивая его Бертальде, - это я велела принести тебе взамен потерянного, и не печалься долее, бедняжка.

Но рыцарь бросился между ними, вырвал ожерелье из рук Ундины и, швырнув его обратно в реку, яростно вскричал:

- Значит ты все еще водишься с ними? Отправляйся же к ним со всеми своими подарками, а нас, людей, оставь в покое, колдунья!

Бедная Ундина устремила на него неподвижный взгляд, из глаз ее заструились слезы, рука, ласково подносившая Бертальде подарок, все еще оставалась протянутой. Потом она горько расплакалась, как плачет понапрасну и больно обиженное дитя. Наконец, она произнесла слабым голосом:

- Ах, милый друг, прощай! Они тебе ничего не сделают. Только храни мне верность, чтобы я могла защитить тебя от них. Но я должна уйти, уйти навек до конца этой юной жизни. О горе, горе, что ты наделал! О горе, горе!

И она исчезла за бортом. Бросилась ли она в воду, растеклась ли в ней, никто не знал - быть может, и то, и другое, а может быть, ни то, ни другое. Только вскоре ее след растворился в Дунае, и лишь легкие всплески волн всхлипывали вокруг барки, и сквозь их лепет можно было явственно различить: "О горе, горе! Храни верность! О горе!"