Низверженное величие - Слав Караславов

— Я с кладовщиком пойду осмотрю место около немецкого лагеря… Жди меня тут или, если придется уйти, под Медвежьим ухом… Мы постараемся управиться побыстрее.

Они вернулись через неделю, уставшие от дороги, от бессонных ночей, но довольные. Судя по всему, за оградой находилась складская база горючего. Огромные цистерны, прикрытые землей, цистерны-грузовики под зелено-кофейными полотнищами, частые рейсы — все свидетельствовало о важной базе нефти и бензина. И охрана была сильной. Кроме солдата перед шлагбаумом и железными воротами имелся еще пост перед будкой сторожа и пост в центре базы, где солдат стоял на высокой вышке и просматривал всю территорию. Дамян и его спутник подползли к ограде от сосняка и оставались там до захода солнца. Днем передвигаться, конечно, опасно, но ночью все менялось. Сосновый лес, не старый, но и не молодой, был почти непрогляден. Ветви начинались чуть ли не от земли, чащоба такая, что пройди рядом — и не заметишь того, кто спрятался. И все же надо соблюдать исключительную бдительность.

Наблюдая за немцами, как те входили и выходили, за сменой постов и жизнью на базе, Дамян и его спутник оценивали местность, обдумывали подступы к будущему партизанскому лагерю. В самом центре бывшего питомника возвышался довольно длинный холм, весь поросший синеватым густым сосняком. У подножия холма, за черной стеной леса, можно было сделать один из лазов с выходом в сухой овражек вблизи речки. Отоспавшись, Дамян и кладовщик подробно ознакомили комиссара с местоположением нового лагеря. Землянка должна иметь форму довольно длинного эллипса с одной короткой и одной длинной дорожкой — входом и выходом. Недалеко от нее предполагалось построить вторую, поменьше, — поблизости от проволочной ограды с видом на немецкую базу.

Дамян распорядился послать туда на следующий день Архитектора с его парнями, чтобы они подготовили новый зимний лагерь, но им помешали донесения постовых: какая-то полицейская часть появилась на противоположном горном хребте. Сейчас она, наверно, уже внизу, недалеко от их местонахождения. Командир приказал одной группе хорошо вооруженных партизан под началом Велко остаться наверху, а другим приготовиться к отходу. Он намеревался отвлечь полицейских как можно дальше от мест зимовки.

Едва основная группа партизан отошла к противоположной горе, как с обеих сторон раздались выстрелы. Группа комиссара приняла огонь на себя и не отступала. Надо было задержать атакующих, чтобы товарищи могли подальше уйти. С Дамяном была договоренность о встрече над Острой долиной, а если дорогу группе Велко преградит многочисленный вражеский отряд, то тогда он уклонится в сторону Монастырского холма, где они и встретятся. Оказалось, что полицейские, опасаясь за свою жизнь, начали медленно отступать в том же направлении, откуда пришли. По дороге, ведущей в гору, с трудом поднимался раненый полицейский. Он опирался на плечи двух других и время от времени останавливался, чтобы отдышаться, и тогда начинал материться. Велко не обращал внимания на его брань, его интересовал другой полицейский, оставленный отступающими и лежавший метрах в двадцати. Он лежал лицом вниз, с вытянутыми вперед руками. Фуражка с синим околышем при падении отлетела в сторону и болталась на кусте. Парни из группы Велко продолжали стрелять по отставшим. Те, кто дошел до противоположного хребта, снова залегли и открыли огонь по партизанам. Внизу, в долине, они почувствовали себя чуть ли не окруженными, но теперь, поняв, что у них за спиной нет врага, снова укрепились.

В сущности, в крутых, таинственных горах трудно разобраться, есть у тебя сзади противник или нет. Важно удержать за собой высоту. Когда полицейские отправились искать партизан, их капитан Бырзоречки надеялся, что получит подкрепление от солдат, подразделение которых находилось у каменноугольных шахт за вершиной, но помощь не подошла. Капитан впервые участвовал в горном бою, и эхо от частой стрельбы совсем сбило его с толку. Ему казалось, что они окружены и по ним стреляют со всех сторон. Это смятение не замедлило дать свои результаты. Приказ об отступлении был столь поспешен, что они не осмелились подобрать труп фельдфебеля. Теперь капитан приказал лучшим стрелкам не спускать глаз с темного пятна на противоположном склоне. Он надеялся, что партизаны соблазнятся винтовкой и пистолетом убитого. Стрелки долго лежали, готовые к выстрелу, но никто не появлялся. Как только вечерние тени скрыли от них долину, они взяли винтовки на плечо и тонкой цепочкой двинулись на исходную базу в ближайшем селе. Возвращались с большими предосторожностями, выставив впереди дозорных: боялись засады.

Комиссар подождал, пока они уйдут, и медленно спустился в долину…

Был прохладный сентябрьский вечер. После тяжелой жары легкий ветерок повеял со стороны Владайского ущелья и оживил покрытые пылью деревья, увядшую листву. Прежде чем пришли сумерки, ярко освещенный гребень горы Люлин долго пламенел, словно погруженный в некую преисподнюю, где была кузница сатаны. Развигоров давно не выходил на широкую террасу с геранью и фуксией. От непрестанных волнений в связи со смертью царя у него не оставалось времени посидеть с женой, расспросить о дочерях, потолковать о жизни. Дом имел три этажа. Первый был занят под контору, библиотеку и его рабочий кабинет, на втором находился просторный салон для гостей с маленьким баром в углу и дверью в боковую кухню. Наверху размещались спальни всех членов семьи. В сущности, из семьи тут остались они с женой и две дочери.

Старший сын, Михаил Развигоров, получивший высшее образование в Кембридже, уже завоевал репутацию хорошего преподавателя в университете. Он всегда был прилежен, математически точен и не доставлял никаких забот. Одно не нравилось отцу: Михаил был страстным англофилом. Он не намеревался делать карьеру, опираясь на англофильство, но оно давало ему силы иронизировать над германским нацизмом, Гитлером и особенно над итальянским дуче. Когда-то кто-то сказал, что, если хочешь проиграть войну, возьми в союзники Италию. Михаил шел дальше — он позволял себе шутить даже над короной, которая не только заключила с Италией союз, но и установила с нею законные родственные отношения. Он имел в виду царицу. И всегда, когда они оставались вдвоем с отцом, начинался утомительный спор о политике. Отец утверждал, что все несчастья для Болгарии шли от Англии, а сын — что от Германии, потому что мы больше верили в мнимую немецкую военную стойкость, а не в английскую долговременную дипломатию. Спор возник давно, и конца ему не было видно. Когда английский премьер-министр Невилл Чемберлен размахивал с высоты своих семидесяти лет Мюнхенским договором о безопасности в Европе, под которым стояли подписи Гитлера и Муссолини, сын ликовал, но, когда Гитлер пренебрег своей подписью и нарушил договор, захватив Чехию и отделив Словакию, отец на свой манер иронизировал над английской политикой и дипломатией. Но все это уже в прошлом.

С тех пор как Михаил женился и обосновался в своем доме, отец почувствовал, что ему не хватает сына. В их спорах он искал истину, которая пригодилась бы ему в жизни. В пререканиях с сыном он бывал резок, взволнован, категоричен, но, когда требовалось дать совет знакомым, многие из доводов сына побуждали его быть осторожным, мягким и деликатным. От Бориса, младшего сына, он не мог получить ничего. Этот всегда был на его стороне и почти всегда говорил готовыми фразами, повторяя чужие мысли. Константин Развигоров не надеялся на него. В свое время он хотел выучить Бориса на инженера, так как задумал построить цементный завод, но сын поступил в военное училище имени Его величества царя… Этот выбор на какое-то время огорчил отца, но он ничего не мог поделать, так как молодой офицер опирался на его собственные слова, что Болгария стала бедна доблестными защитниками. И теперь сын говорил ему, что, если сыновья первых лиц в стране не защитят государства, кто же тогда это сделает.

Бориса назвали в честь царя, так по крайней мере ему говорили, несмотря на то что в свое время нечто подобное никому даже в голову не приходило. Его дядя Борис, имя которого он получил по настоянию бабушки Александры, был неудачником в жизни. Еще в юности он показал себя очень доверчивым. Он все замахивался на что-то большое, из чего на деле получался ноль. Женился он на какой-то француженке, дочери инженера, прибывшего строить дорогу в ущелье. С нею и уехал. Отец француженки был ловким человеком, знал толк в деньгах и недвижимом имуществе, он и посоветовал Борису перевести половину наследства на имя жены. У них родился сын, но мать от родов умерла. Борис тяжело переживал ее смерть. Начал попивать, оказался в компании сомнительных людей. До его брата доходили сведения, что он увлекся кладоискательством, ходит по горам и около чешм в поисках тайных знаков. Как раз в то время, когда Константин собирался встретиться с ним, чтобы поговорить откровенно, софийское общество узнало волнующую новость: Борис Развигоров отдал оставшееся богатство Дынову и сам принял его учение… Константин несколько раз ходил к нему с намерением вразумить, но Борис стал совсем другим, неким мудрецом, повторяющим слова учителя. Это последнее увлечение побудило семейство Развигоровых негласно исключить его имя из домашних бесед… Неприязнь к брату и породила благородную ложь, что сын, Борис Развигоров, получил при крещении имя царя.