Элнет - Сергей Григорьевич Чавайн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну ладно, раз так, то разденусь.
Василий Александрович снял пальто.
Под пальто на нем был надет мундирный сюртук лесного ведомства с зеленым кантом по воротнику и блестящими пуговицами. Василий Александрович служил лесным кондуктором. Он выглядел значительно-старше учителя, ему на вид можно было дать более тридцати лет, он был на полголовы выше. И хотя чертами липа они не походили один на другого, все же было в них какое-то не объяснимое словами сходство.
— Как живешь, Гриша, что поделываешь? К урокам готовишься?
— Тетради проверял… Потом вдруг стало что-то тяжко на душе, поиграл немного… А перед твоим приходом читал Мельшина…
— А сам что-нибудь новенькое написал?
— Вчера написал стихотворение. Правда, эти стихи не совсем мои, но и переводом их не назовешь, скорее всего — подражание. Попалось мне стихотворение одного русского поэта и так пришлось под настроение…
— Ну, что ж, почивай, послушаем.
Григорий Петрович взял из стопки бумаги, лежавшей на столе, один листок.
Печаль а моем сердце… А ветер гудит,
И в окна стучит, не стихая…
А где-то лазурное море шумит,
Под ласковым солнцем сверкая…
Здесь воют бураны и вьюги метут…
Бушуют ночные морозы…
А где-то зеленые мирты растут
И нежные белые розы.
Напрасно, без цели проходят года.
Нет жизни, и счастья не будет…
А жизнь где-то там… Где лето всегда…
Там солнце… Там счастливы люди!
Григорий Петрович замолчал, ожидая, что скажет Василий Александрович.
— Это не твой стиль, Гриша, — поморщился Василий Александрович. — Предоставь так писать Лохвицкой. Это, милый мой, сентиментализм… Не понравилось мне это стихотворение. Не проходит наша жизнь понапрасну. Не нам так говорить о жизни. Пусть буржуазные поэты утверждают, что жизнь бессмысленна. От них ничего другого и ждать не приходится, ведь они завидуют тем, кто богаче их. «Все счастливы!» Где же ты увидел такое место, где все счастливы! В нашей жизни бывает так: одному счастье, другому горе. Небось слышал, что в Аркамбальскую волость приехали землемеры. Зверева назначили землеустроителем. Будут проводить в жизнь столыпинскую земельную реформу. За богатыми закрепляют лучшие земли…
— Здешние мужики не согласятся выходить на хутора.
— Это кулаки-то не согласятся?
— У нас на всю деревню один кулак.
— Землю будут нарезать не только вашей деревне, а всей волости. Так что кулаков наберется. Да и в вашей деревне, если присмотреться, не один кулак. Кроме того, есть и такие, которые всеми силами лезут в кулаки.
— Конечно, такие есть.
— Вот видишь. Нам нужно использовать передел земли для нашего дела и объяснить крестьянам-марийцам, что царские чиновники никогда ничего не станут делать в интересах бедняков, что они всегда стоят за богачей… Ну, ладно, а теперь одевайся потеплее, бери свою скрипку и пойдем к Зверевым. Я специально пришел, чтобы пригласить тебя туда.
— Меня?.. Пригласить к Зверевым? Неужели ты ходишь к Зверевым?
— Чудак ты, Гриша. Конечно, Зверев — хищный зверь. Но учти, он земский начальник и почетный попечитель твоей школы. Кроме того, если взглянуть с другой стороны, для преферансиста он — отличный партнер, для гостей — радушный хозяин. Его жена, Ольга Павловна, прекрасный для тебя аккомпаниатор. А сегодня там будет еще один человек: из Петербурга приехала их дочь Тамара. Обрати на это обстоятельство особое внимание.
— Почему?
— Потому что угнаться за Тамарой нужны ноги порезвее моих, — усмехнулся лесник. — А вообще-то я хожу к Зверевым узнавать, какая ожидается погода.
— Какими-то загадками ты говоришь, Василий Александрович?
— Ладно, потом разберемся, пошли. И так мы заставляем ждать себя слишком долго. А господа дворяне долго ждать не любят.
— Было бы лучше, если бы они меня совсем не ждали… Я вовсе не желаю с ними якшаться и, прямо скажу, очень удивлен, что ты, Василий Александрович…
— Хватит, хватит!.. В другой раз поговорим, а сейчас идем.
Не слушая больше учителя, Василий Александрович надел пальто, закутался в башлык, взял в руку фонарь. Григорий Петрович нехотя стал собираться, положил в футляр скрипку…
— Гриша, ты валенки обуй, штиблеты придется в руках нести… А то, попробуй, может быть, влезешь в валенки прямо в штиблетах. Я вот именно так и ухитрился.
2
Василий Александрович и Григорий Петрович вышли на улицу. Ветер утих, в небе, мерцая и переливаясь, сверкали звезды. Идти было нелегко: кое-где ветер совсем оголил мерзлую землю, а кое-где громоздились высокие сугробы. Василий Александрович, освещая путь фонарем, шел впереди, высоко поднимая свои длинные ноги. Григорий Петрович, утопая в сугробах, пробирался за ним.
— Ну, зачем ты, Василий Александрович, потащил меня в снегу кувыркаться? Ну, не пошел бы я к земскому начальнику, арестовал бы он меня, что ли, за это?
— А разве годится тебе как медведю залечь в берлогу и сосать собственную лапу? Ты жизни не видишь.
— Зачем мне смотреть на жизнь земского начальника?
— Надо, Гриша. Надо знать и жизнь своего врага.
Василий Александрович и Григорий Петрович подошли к двухэтажному дому. Из ярко освещенных окон второго этажа на улицу падал свет. Сейчас дом казался черным, хотя был выкрашен светло-коричневой краской. Этой же краской окрашены ворота и забор. Со стороны улицы у дома — балкон, со стороны сада — терраса.
Василий Александрович, погремев запором, открыл калитку.
— Иди за мной, — сказал он, повернувшись к Григорию Петровичу. — Видишь, как тебя ждут, даже дорожку от калитки до крыльца уже расчистили.
— Просто господа не любят оставлять своих слуг без работы.
Василий Александрович ничего не ответил. Поднявшись на крыльцо, он дернул шнур возле входной двери. Где-то наверху прозвенел колокольчик. Послышались шаги.
— Кто там? — спросил из-за двери женский голос.
— Это я, Маша, я.
Лязгнул железом запор, и дверь растворилась.
— Входите, входите, Василий Александрович, — сказала молоденькая горничная, пропуская пришедших. — Добрый вечер, Григорий Петрович.
Григорий Петрович удивился, что в этом доме кто-то знает его имя и отчество, и растерянно ответил:
— Добрый вечер.
Опередив Василия Александровича и Григория Петровича, девушка взбежала по лестнице и растворила двери, ведущие в комнаты. Учитель и лесной кондуктор вошли в прихожую.
В прихожей, по обеим сторонам настенного зеркала, горели две лампу. На вешалке висело несколько шуб, на полу стояли глубокие галоши, валенки. Василий Александрович развязал башлык, снял пальто и сел на стоявший у двери мягкий стул.
— Сними, — сказал он Григорию Петровичу, протягивая ногу в валенке, — потом я тебе помогу.
Но
