Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

Наши конвоиры – были ли все они, в действительности, извергами, плодом всего грубого и низкого?

Нет, они такими не были.

Это были мужчины, получившие блестящее военное образование, надежные во всех отношениях, самые верные чиновники, которые, как позже показала история, никогда не сдавались, даже тогда, когда революция уже окончательно победила в России. Каждого из них в отдельности можно было бы победить только после самой жесткой борьбы. Зверства, которые совершали над ними, не могли втолковать им какого-то иного мнения, кроме как верности своему Государю и своей стране.  Верные своему воспитанию и своей присяге, они умирали той смертью, которая едва ли найдет подобное в верности долгу.

Отношения между заключенными и охраной всегда были натянутыми, и они друг другу никогда не доверяли. Любой самый незначительный проступок всегда строго наказывался. Заключенного раздевали или обнажали ему спину, привязывали его к нарам, и тогда на него сыпались удары плетью. Наказания определялись по числу ударов плеткой. Самое незначительное было 10, самое тяжелое 30, у очень сильных мужчин 50.

Бывали  также и покушения на убийство охранников или даже начальства. За это полагалась смертная казнь через повешение или расстрел. Мы должны были присутствовать на казни.

Последнее желание приговоренного к смерти всегда выполнялось, при условии, что оно было в рамках позволенного. Так, одному разрешили написать домой подробное письмо, другой потребовал полную бутылку водки и соленый огурец, что и было поглощено в один миг, другой смог «еще раз увидеть свободный мир». Они потом спрыгнули со стены и сэкономили солдатам пули, а палачу работу. Один пожелал в последний раз порезать хлеб и колбасу ножом. После трапезы он зарезал сам себя.

Я не присутствовал ни на одной единственной казни, во время которой заключенный проявил бы трусость. Безмолвно и тихо стояли они у стены, смотрели с абсолютно спокойными глазами в дула винтовок и падали так же молча. За редким исключением, мужчины проклинали Бога и людей самыми грязными словами, которые нужно было еще очень точно обдумать, чтобы суметь понять их связь. Из-за этих проклятий все содрогались; боялись, что они исполнятся.

Начальство, администрация тюрем заслуживает жестокого упрека, который, впрочем, в России всегда заслуживает снисхождения, так как он воплощает типично русское качество – упрек в небрежности. По этой причине нам то нечего было есть, зато потом еды было больше, чем нужно, потом еда была сильно пересолена, потом не было хлеба, картошки и так далее. Из халатности многое забывалось, из-за небрежности, голода, жажды или прочей инертности происходили кровавые бунты, где нас убивали, без понимания, без поиска какого-либо оправдания.  Осужденный, и этот факт был установлен всюду, был фактором, которого следовало держать подальше от человечества. Его устранение, как абсолютно бесполезного человека, казалось оправданным абсолютно со всех сторон. Этим руководствовались все, и все, что касалось тюрьмы, было мелочью, чепухой, делом, которое не стоило забот. Именно в соответствии с этим и действовали охрана и администрация.

Администрация тюрем была очень разной. Начальники тюрьмы, их также в маленьких городках называли «директорами», имели в своем распоряжении твердую сумму для управления тюрьмой. Удивительно ли, что эти суммы тратились на совсем другие цели? Поводов всегда было много, и так как русский, как известно, любит пить часто и долго, то сибиряки пили еще более охотно, ибо как иначе можно было преодолеть мучительную скуку и монотонность? Пили по любому поводу, от радости, печали и скорби, из скуки и страсти, и так выпивка для некоторых становилась страстью, очень дорогой и часто роковой.

Я однажды столкнулся с директором, который не пил и считался потому «чудаком». Его единственной страстью была мольба к Богу и всем русским святым, все дни ангела которых он знал наизусть. Он был толст и несколько ограничен, был лыс и с опухшими ногами; будучи сам всегда небрежно одетым, он заботился о максимальной чистоте в подчиненной ему тюрьме.

Едва мы прибыли, как нам предоставили очень хорошую и обильную еду. Как ни странно, все должны были сразу после этого пойти в баню. Врач, конечно, скорее ветеринарный врач, исследовал всех, и неловкий парикмахер подстриг «ступеньками» наши волосы, но с большим усердием. Одежду и нижнее белье заменили на новые, действительно крепкие, обмотки заменили на более прочные, затем разожгли большой костер зажжено и предали наши лохмотья огню. Каждый день, утром и вечером, мы шли в церковь, наши цепи и шары дребезжали, население неописуемо беспокоилось. Большинство заключенных спали во время службы, так как необычная, очень богатая еда сделала нас всех ленивыми. Мы заметно отдохнули и желали только смочь остаться здесь подольше, вероятно, до конца жизни.

С удивлением я узнал, что заключенные после достижения определенной свободы в пределах стен тюрьмы, как и вне их, не злоупотребили этой свободой. Это великолепие продолжалось более одного месяца, и когда транспорт двинулся дальше, все довольно уверенно, укрепившись телом и душой на теле и душе, ожидали дальнейшего хода судьбы.

Судьба разочаровала нас, так как была невыносимо жестокой.

Трудная дорога вела нас к новому «мертвому дому». В действительности, это был дом смерти.

Так как наши волосы между тем выросли, наши черепа были побриты только с левой или только с правой стороны.

Можно догадаться, что такая процедура происходит не особенно осторожно. Кожа головы кровоточит, и в нее дополнительно втирается едкая мазь, пахнущая серой. После нескольких таких процедур обработанный на всю свою жизнь с одной стороны черепа остается лысым – самый видимый знак бывшего каторжанина. Только при применении самой грубой силы можно было произвести такую процедуру.

Затем нас погнали в баню. Едва мы были готовы, как дверь широко распахнулась, и холодный ветер медленно охлаждал парящиеся тела беззащитных. Они почуяли дышащий ветер – смерть. Тесно прижавшись друг к другу, стояли они там – беззвучно......

Трапеза состояла из ужасно пересоленной еды. Мы с нетерпением ожидали хлеб и воду. Нам не дали ни того, ни другого...

Перекличка! Мы должны были идти носить воду, не имея права пить ее.

Маленький камешек, величиной с горох, я и мой друг Степан постоянно несли с собой. Этот маленький камешек вызывал слюноотделение во рту и спасал нам жизнь, так как наши мучения не шли ни в какое сравнение с мучениями других.

Ворчание и угрозы замученных – и ухмылка мучителя! В середине двора стоит «господин директор». Первая скованная пара проходит мимо автора мучений.