Круг Осени - Лилия Баимбетова

Он привел меня в большую светлую комнату. Посреди комнаты стояла кушетка, перед ней низенький столик и два плетенных кресла, ни-чего больше в комнате не было, только светлые некрашеные стены и ог-ромные открытые окна, солнечный свет так и лился в них; казалось, что эта комната вовсе не в замке Хардн, а где-то совсем далеко отсюда, ничего в этой комнате не было харданского…

Крикнув слуг, Орд велел принести бокалы и все, что полагается к вину. Через пять минут все принесли, и все это время он, расположившись на кушетке, в упор меня разглядывал.

Наконец, две молоденькие девушки с подносами избавили меня от этого холодного взгляда. На столике расставили плетеные миски с чудес-ным желто-зеленым, спелой прозрачности виноградом, красными яблока-ми, нарезанными четвертинками, и дольками апельсинов, тарелки с жаре-ным мясом, тушеными овощами и ломтями свежего хлеба.

— Ну, что, — сказал Орд, когда девушки ушли, — Разливай.

Я разлил. Рубиновая жидкость заиграла в пузатых бокалах. От угрю-мости Орда не осталось и следа, глаза его заблестели. Я охотно верю в то, что он давно не пил, но он явно был поклонником этого порока. Слишком уж легко он согласился пить со мной.

Орд пил, приподнимая бокал зубами. Сначала он почти не закусы-вал. Мне показалось, что его стесняет мое присутствие, но, потом, захме-лев, он стал есть тоже. Он ел как собака, ртом прямо с тарелки — не слиш-ком приятное, конечно, зрелище, но на некоторых попойках можно уви-деть и не такое.

Постепенно Орд разговорился. С пьяным смехом он рассказывал случаи с солтийской войны, о тогдашней жизни на границе, о дворе Идрая времен последнего восстания. В некотором роде мы с ним были коллега-ми: я, как он когда-то, тоже тренировал новобранцев, приходивших в аве-сту, — мы обсудили и эту тему, осудив новую моду набирать молодежь из городских зажиточных сословий, а не из крестьян, как было раньше. Обсу-дили заодно и девушек, приносивших нам закуски, здесь и впрямь было что обсудить, и Орд, насмешливо приподняв бровь, сказал:

— Выбирай любую. Харданки охочи до этого дела и никогда не отка-зывают.

И я вполне этому поверил: нравы у харданов весьма свободные, и у них не считается постыдным даже замужним женщинам (а женятся и вы-ходят замуж они очень рано) заниматься любовью с кем угодно. Народ этот довольно дикий, не смотря на близость Хардна к столице.

Я хотел спросить его о Годри, но не решался. Я единственный раз только видел их вместе, но нельзя было не понять, что их отношения вы-ходят далеко за рамки отношений учителя и ученицы. И — да, меня мучило любопытство. Я уже два года служил во дворце и достаточно хорошо был знаком с Годри, и — да — меня интересовало то, что происходит между ни-ми. Но когда я сидел вот так напротив него и смотрел в его лицо, я пони-мал, что мой интерес не настолько велик. И уж тем более я не мог задать вопрос ему в лицо. Я и так совершил бестактность… Я разглядывал его оживленное лицо, слушал его обычный легионерский треп и чувствовал, что совершил страшную бестактность, придя сюда и напомнив ему о его прежней жизни. Да, он был легионером, это было видно во всем: в его ма-нере разговаривать, в байках, которые он рассказывал, — но это было в прошлом. Для него все уже было в прошлом. А тут явился я — с вином, краденным из дворцовых погребов, — и заставил его все вспомнить. Потом я уеду, а он останется наедине со своими воспоминаниями и с нынешней своей беспомощностью.

Когда вино, которое я привез, закончилось, Орд крикнул слугам принести еще. Принесли идримское белое, потом еще несколько бутылок розового родосского вина, которое ценители называют мраморным. Честно говоря, мы напились вдрызг.

Я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Я лежал на ку-шетке, и голова у меня разламывалась. И первое, что я увидел, приподняв свою бедную голову, были бешеные глаза Годри.

— Ты, что, напоил его?! — прошипела она, — Совсем свихнулся?!

Я молчал. Мне было настолько худо, что не хватало соображения придумать, как оправдаться. Но оправдываться мне — слава всем богам, и живым, и мертвым, — не пришлось, потому что Орд тоже проснулся.

— Годри… — раздался его хриплый голос.

Она взглянула поверх меня, и лицо ее неуловимо изменилось. Не то чтобы оно смягчилось (Годри и на него готова была излить свое негодова-ние), но в выражении ее лица появилась какая-то — интимность, что ли? Годри поднялась, обошла кушетку и села рядом с Ордом, который сидел, сгорбившись, подобрав под себя ноги, и кривился. Лицо у него пожелтело, обозначились мешки под глазами, да и сам я выглядел, наверное, не лучше. Надо же было так напиться…

Годри хмурилась и явно готовилась высказать все, что она по этому поводу думала, и глаза у нее зло блестели. Но, посмотрев на него немного, она отвернулась и закусила губу, потом повернулась к нему, обвила рука-ми его талию и, наклонив голову, уткнулась в его грудь.

— Ну, прости, — сказала она тихо, — Я не знаю, из-за чего, но я беспо-коилась.

— Из-за моего похмелья, — буркнул он, — Вели принести вина.

Мы уехали в тот же день. Годри молчала всю дорогу и только, когда мы подъехали к дворцу, сказала:

— Не езди туда больше.

— Годри, я только…

— Я все понимаю, — сказала она тихо, — Но не езди туда больше.

Спорить я не решился — что-то было в ее лице, что заставило меня смолчать.

Но я никак не мог о нем забыть. Годри очень часто ездила в замок Хардн, и теперь я понял, что ездила она — к нему. Совершенно случайно я увидел ту часть их жизни, которую, в сущности, не должен был видеть; я чувствовал, что за теми сценами, свидетелем которых я был, стоит что-то сложное и скрытое ото всех. И я постоянно думал об этом. Нет, мне вовсе не хотелось раскрывать эту тайну. Честно говоря, мне было просто жаль его. Я не представлял, как он живет теперь — в этом замке, от одного визи-та Годри до другого. И еще явился я, бесчувственный дурак, и растрево-жил его воспоминания…

Через две недели я не выдержал. Узнав от Камала, что Годри завтра собирается в Хардн, я с вечера провел небольшую тайную операцию, до-быв парочку предлогов, подобных тем, с которыми я явился к Орду, и по-утру зашел к Годри.

Еще только светало, но она уже не спала. В маленькой ее, похожей на келью комнате царил беспорядок. Сама Годри в ярко-синей (других цветов она не носила) тунике и босиком стояла посредине комнаты и огля-дывалась вокруг с выражением ребенка, не желающего прибирать свои иг-рушки. Горничные в ее комнату не допускались, Годри всегда говорила, что ей неприятно, когда другие роются в ее вещах (хотя я сомневаюсь в том, что у нее было много вещей, скорее всего: несколько туник, сандалии и меч). И сейчас она явно не знала, что ей делать с этим беспорядком, ос-тавить, как есть, или все-таки убраться.