Лощина (ЛП) - Халле Карина

Только не понравилось то, что он пытался сделать, держа меня за руку. Прочитать воспоминания? Больше наглости и не придумаешь. К счастью, мое тело знало, что происходит. Не знаю, была ли я рождена с каким-то защитным механизмом от подобной магии, но когда его рука впервые коснулась моей, мир полностью потемнел, и я видела его в большом, черном, пустом пространстве, только его, стоящего рядом со мной.

Поэтому я развернулась и побежала сквозь темноту, и каким-то образом это помешало ему увидеть, кто я на самом деле.

Хотя, возможно, это было бы неплохо. Возможно, кому-то другому не повредило бы заглянуть в мысли. В конечном итоге так можно узнать человека лучше, чем он сам себя знает.

Я начинаю думать, что совсем себя не знаю.

Плещу на лицо еще немного воды из таза и моргаю. От одной мысли о том, что произошло, мне становится не по себе, но, по крайней мере, я все еще помню это, в отличие от остального дня.

Вернутся ли когда-нибудь мои воспоминания? Я иду в свою спальню и переодеваюсь в халат, быстро перебираю пальцами шнурки корсета, давая легким воздух. Затем распускаю волосы и провожу пальцами по локонам, прежде чем направиться в столовую.

Мама уже сидит там, выжидающе глядя на меня, на столе расставлена еда. Она улыбается, как будто немного не уверена, как себя вести. Я не могу не заметить, что сегодня она выглядит хуже, ее кожа более бледная, уголки глаз опущены, седеющие волосы прямые и сухие.

— Как ты, мам? — спрашиваю я ее, садясь на свое место и складывая салфетку на коленях.

— Я? — спрашивает она, складывая руки перед собой. Они выглядят худыми и жилистыми, в пятнах, намного хуже, чем у сорокапятилетней женщины. — В порядке. Просто устала. Ты же знаешь, как сложно вести хозяйство.

Я бросаю взгляд на Фамке, когда она возвращается в комнату с бутылкой вина.

— Ну, для этого у нас есть драгоценная Фамке, не так ли? — указываю я.

— Ей нужно больше отдыхать, — говорит Фамке, наливая красное вино. — Я говорю ей, говорю, но ты знаешь, какая она упрямая.

— Мам, — ругаю я ее, когда Фамке выходит из комнаты. — Ты должна делать так, как говорит Фамке. Управлять домом — ее работа, а не твоя. Ты должна лишь заботиться о себе, — она фыркает на это и делает глоток вина. — Может, еще раз сходить к доктору Филдингу? — решаюсь я, хотя городской врач, похоже, никому не помогает. Он любит называть каждую проблему, с которой сталкивается женщина, «истерией».

— Нет, нет, — пренебрежительно говорит она, прежде чем поставить свой бокал и уставиться на меня. — Я в порядке. Хватит обо мне. Расскажи о своем дне, — мой желудок громко урчит в знак протеста, и она, кажется, слышит это. — Нет, подожди. Сначала поешь. Ешь давай. Потом расскажешь.

Я подчиняюсь, выпиваю немного вина и закусываю супом с хлебом. Когда утоляю голод, начинаю.

— Мой день, ну, честно говоря, его очень трудно описать.

Я хотела разразиться обличительной речью о том, как она отправила меня плохо подготовленной, без припасов и расписания занятий, но теперь, когда вижу, что сегодня она кажется особенно хрупкой, решаю воздержаться. Кроме того, Сестра Маргарет потом дала мне расписание, и когда во второй половине дня у меня был урок мимикрии с профессором Крейном, он подарил мне блокнот, перевязанный черной лентой, пару карандашей, грифельную доску и немного мела. У меня не было сумки, чтобы взять ее с собой, поэтому он сказал, что подержит ее у себя до завтрашнего урока. Что было довольно мило с его стороны. Думаю, он чувствует себя неловко из-за попытки прочитать мысли.

— Первый день всегда ошеломляет, — говорит мама, кивая.

Это мягко сказано.

— Можно я тебя кое о чем спрошу?

Она прикладывает салфетку ко рту.

— Конечно.

— Есть ли что-то… странное в самой школе? Какая-то магия или заклинания, которые защищают кампус? Я с трудом помню тесты, которые сдавала, когда мы ездили туда летом, и ничего больше из того визита. Даже сейчас трудно вспомнить, что произошло сегодня. Я почти все забываю.

— Это нормально, дорогая, — говорит она, делая глоток вина.

— В каком смысле это нормально? — спрашиваю я.

Она берет ложку и пристально смотрит на меня.

— Нормально для этой школы. Там ты испытаешь много такого, что покажется странным и необычным. Тебе просто нужно доверять программе. Доверять процессу. Я бы не отправила тебя туда, если бы не считала это необходимым.

— Но ты так долго ждала, — говорю я. — Я могла бы получить фору, пойти учиться, когда мне было пятнадцать-шестнадцать.

— Ты же знаешь, почему мы ждали, — натянуто говорит она. — Я надеялась, что Бром вернется.

Мое сердце замирает при упоминании его имени. Кажется, что о нем больше никто не говорит. Словно он существовал только в моей голове. Но мое тело помнит, и сердце тоже.

— Кроме того, — продолжает она, макая хлеб в суп, — школа предназначена для учеников всех возрастов. Никакой форы. Это не соревнование.

В этом она права. Некоторые из студентов, которых я видела, были моего возраста или моложе, но и много взрослых. Некоторым на вид даже за тридцать.

— Но если я не смогу вспомнить, чему меня учили, когда покидаю территорию… — начинаю я. — Как я могу чему-то научиться?

— Катрина, — говорит она, и в ее голосе нет терпения. Она никогда не называет меня Кэт. — Подумай об этом на минутку. Где ты проходила тесты? В школе, в той же школе, в которую ты пойдешь завтра, и вся информация хлынет потоком, — она теребит салфетку. — Там есть заклинания, обереги, наложенные твоими тетушками много лет назад. Было несколько несчастных случаев, когда ученики покидали школу и начинали рассказывать о том, что они изучали. Государство бросило на нас тень подозрения. Потребовалось очень много времени убедить правительство в том, что наша школа соответствует всем требованиям и мы платим налоги.

— Что случилось с учениками, которые проболтались? — спрашиваю я.

— Их наказали, — говорит она отрывистым голосом, настолько, что это заставляет меня задуматься, как они были наказаны. — Твои тети приняли меры. Теперь стало гораздо проще.

— Студенты знают, что они изучали магию, когда выпускаются? — спрашиваю я. — Как они воспроизводят свою магию там, в реальном мире, если не могут вспомнить, как ее вызвать?

— Тебе не о чем беспокоиться.

— Это бессмысленно.

— Послушай, к тому времени, когда они закончат учебу и двинутся дальше, магия станет настолько врожденной, настолько укоренившейся, что им не придется ее запоминать. Ты поймешь все это, — хотя в последней части ее голос звучит задумчиво. Наверное, потому, что это означает, что я уеду от нее, возможно, навсегда.

Мы обе некоторое время едим в тишине, прежде чем любопытство берет надо мной верх.

— Какое было твое любимое занятие?

Она криво улыбается мне.

— Не знаю. Я не помню.

— Я помню только одно, — признаю я. — Ну, два.

Ее глаза расширяются, ложка стучит по миске.

— Ты помнишь два своих урока?

— Да. Оба с профессором Крейном.

Она быстро моргает, пытаясь осмыслить услышанное.

— Я вообще не знаю, кто это. Как он выглядит?

— Высокий, темноволосый и красивый, — говорю я, стараясь не улыбаться. — Строгий, назойливый и раздражающий немного. Мнит себя богом. Но на самом деле довольно милый, когда старается.

— И ты помнишь эти занятия?

— Да. Мы занимались энергетическими манипуляциями и мимикрией.

— Хм-м-м, — говорит она, нахмурив брови. — Мне это не нравится.

Я хмурюсь.

— Почему нет?

Тишина. Я слышу тиканье часов в гостиной, Фамке возится на кухне, и где-то далеко-далеко доносится слабый рокот первой в этом сезоне грозы.

— Опасно выносить эти знания за пределы школы, — наконец говорит она.

— Почему?

— Потому что ты ведьма, — шипит она, наклоняясь ко мне. — И если будешь практиковаться здесь и станешь сильнее, значит станешь большей мишенью для внешнего мира. Я не потеряю тебя так, как потеряла твоего отца.