Год жизни в Петербурге или Невыгоды третьего посещения - Надежда Дурова

Ученый господин Р. в отношении ко мне прошел ту же дорогу, как и другие. Также два раза была я любимым, замечательным гостем, а в третий могла б заснуть от скуки, если б тотчас не ушла.

Много было и еще лестных предложений, восторженных уверений, блистательных приемов, но все не иначе как для двух первых посещений; для третьего насмешливый случай или враждебная судьба подготавливала мне или спазматическую зевоту хозяйки, или иностранца, которого надобно было носить на руках, или старую важную даму, или, наконец, провинциальную родственницу, которая, чтоб показать, что и она смыслит кое-что в обычаях столицы, принимает на себя глупо-важный вид, молчит, как будто потерявшая на тот раз употребление языка, и следит меня глазами с явным выражением недоброжелательства и насмешки… жалкие существа!

«Зайдите ко мне, Александр Андреевич, — сказал мне барон К., встретясь со мною близ Казанского собора. — Семья моя вся в городе, я вот только на минуту зайду в магазин Смирдина[30] и сейчас буду дома. Пожалуйста, зайдите, к нам приехали гости». Это было в третий раз.

Ободренная воспоминанием ласки, дружбы, вежливости, оказанных мне приятным семейством барона К. в первые два посещения, я вошла к ним очень свободно и весело, что было бы чрезвычайно хорошо, если б это не было посещение третье; но при этом роковом числе уверенность моя в себе сделалась очень неуместна и смешна; на мою свободную поступь и поклон баронесса отвечала едва заметным наклонением головы и холодным «здравствуйте!». Не получая ни от кого приглашения сесть, я сделала б это и без просьбы, потому что нельзя же мне было уйти в ту же секунду, а стоять как часовому тоже не приводилось как-то; но напрасно взор мой пробегал комнату, чтоб найти свободный стул; все были заняты дамами, на одном только сидел мужчина, молодой и военный; я уверена, что в первое и второе посещение он вежливо предложил бы свое место, но как это было заколдованное третье, то он и не пошевелился: я была в затруднительном положении; наконец старшая дочь баронессы встала с своего места, прося меня занять его, и перешла к группе девиц, сидевших у окна. Я села близ хозяйки; против меня сидела какая-то дама, которой я прежде не видала у них; на лице ее четко выражалось, что она из провинции. Она смотрела на меня, как говорит простой народ, «дзызом»! Дерзкая насмешка дышала во всех незначительных чертах ее, впрочем, довольно недурного лица.

Я была уже оскорблена унизительным приемом и холодностию баронессы, полагая справедливо, что если б хозяйка приняла вежливее, то и гости ее были б рассудительнее: недальний молодой человек отдал бы мне свой стул, ее смешная провинциальная родня не искажала б черты свои, стараясь принять какой-то вид, которому и сама не знает, какое дать название или определение. Сердце мое полно было досады, и я решилась проучить хоть эту, залетевшую издалека. Если у нее есть, думала я, хоть искра общего смысла, так она поймет меня.

С этой благонамеренною целью, не обращая уже никакого внимания на непритворную грубость милой хозяйки, начала я рассказывать, какой случай дал мне понятие о том, до какой степени женщины худо знают свои выгоды, принимая насмешливый вид, который портит лицо хорошее и делает отвратительным посредственное.

«В первый год моей отставки, — начала я говорить, оборотясь к баронессе, — жил я здесь, в Петербурге, и был очень хорошо принят в доме князя Д. и приезжал к нему почти всякий день; как обращение князя было всегда одинаково с его знакомыми, то его все любили и круг его был очень обширен; между короткими знакомыми была одна дама, княгиня X., молодая женщина, наружности, как мне казалось, обыкновенной, холодной и которой главным выражением была самая противная насмешливость. Я не терпел эту женщину, и именно потому, что всякий раз, как глаза ее встречались с моими, я читал в них злобу и насмешку. С полгода был я вседневным гостем князя Д. и во все полгода думал, что княгиня X. дурна лицом, такую сатанинскую мину давало ей насмешливое расположение ума ее. Но в один день у князя было что-то много гостей; случилось так, что нас большая толпа сошлась у камина; в эту минуту входит княгиня X.; она подходит к нашей группе, смотрит на меня, кланяется, и, к изумлению моему, я вижу, что она как ангел хороша! Физиономия ее сделалась пленительна, кротка, добродушна, ласкова и со всеми этими чарами кланяется мне! Что это значит? Она никогда мне не кланялась прежде… После это объяснилось: она не узнала меня, я показался ей кем-то из ее знакомых, но от той поры я уже знал, что княгиня X. хороша собой и что одна только насмешливая мина, с которою она смотрит на меня, на одного только меня, делает ее похожею на молодую мегеру».

Оконча свой рассказ, я устремила глаза на провинциалку с тою силою воли, о которой так много толкуют в магнетизме, и имела удовольствие видеть, что она не выдержала моего взгляда и что насмешливая мина сбежала долой с лица ее. Довольная успехом своего мщения, я простилась с баронессою с тем, чтоб не только не быть у нее никогда более, но и не смотреть на дом ее, если б случилось проходить мимо.

«С вами очень желает познакомиться Т., — сказала мне княгиня Ю. — Поезжайте к ней, это очень милая дама». — «Я, кажется, знаю ее, княгиня, она ведь дочь К.?» — «Да!» — «Я часто видал ее в доме ее матери». — «Ну, так чего ж лучше? Возобновите старое знакомство, поезжайте к ней завтра же. Она живет…» Княгиня сказала мне, где найти госпожу Т., и была уверена, что я непременно поеду к ней, но я имею причину думать, что это старое знакомство будет ничем не лучше новых: пятнадцать лет тому назад я была довольно часто у старой К., ее матери, которая в один день заставила меня идти от нее пешком, в проливной дождь; тогда как у нее всех родов экипажей были полные каретники! Хоть бы уже имела совесть притвориться, что не видит дождя, а то еще спросила: «Как же вы пойдете в такой дождь?»

Против холода, каким навевало от меня в третье посещение на сердце, ум и способности моих знакомых, устояли только трое: госпожа Б-ва, любезная и умная женщина, всегда и со всяким одинаково вежливая, расположенная делать добро сколько от нее зависит; хоть она и позволяла себе иногда посмеяться в своем кругу над чьею-нибудь странностию, и смеялась всегда очень остро, умно и — не обидно, но эту веселость я никогда не причитаю в порок даме умной: почему не позволить себе острого слова или описания, веселящего друзей наших и не оскорбляющего никого?

Приветливый К. Д-в был второй, который остался одинаков со мною во все посещения, и, наконец, превосходнейшая женщина по уму и сердцу, княгиня Ю. С этою редкою дамою не было третьего посещения, напротив, все они были первые! Ни на минуту не изменилась ее доброта и вежливость; она не имела нужды искать, что говорить со мною; разговор ее всегда был обязателен, жив, исполнен ума и остроты.