Свобода Маски - Роберт МакКаммон

— Мы сделали это! — крикнул кто-то позади них.

Все повернулись на голос. Там стоял Изекия Монтгомери, напоминая по красоте наполовину утонувшую крысу, а сзади него в изломанной носовой части корабля маячили и другие фигуры, хотя их было очень тяжело разглядеть, даже несмотря на свет масляных ламп, которые они держали. Четыре фигуры двигались так, как будто прекрасно знали, что надо делать.

— Я пошел вниз! — выдохнул Монтгомери. Похоже, ему в носовой части корабля досталось даже сильнее, чем здешним, кормовым смельчакам. — Сообщил экипажу о том, что мы пытаемся сделать! И четверо из них согласились помочь!

— Что они сделали? — просил Янс.

— Бросили якоря! Усилили лобовое сопротивление корабля и сказали, что это удержит нас от крена!

— Совершенно верно, — сказал Мэтью. Хотя на деле не сказал, а едва слышно пробормотал, поэтому не был уверен, что его кто-нибудь услышит. Впрочем, разве это важно? Нет.

— Что здесь произошло? — спросил Монтгомери. Он увидел обрезанный канат, отметил выражение лица Рэндольфа и воткнутый в транец топор, на основе чего понял, что произошло что-то неладное. — Граф! Где Дальгрен?

— За бортом. Уже утонул, вероятнее всего, — сказал кузнец. — Его слуга убил его.

— Что?

— Я все видел! — воскликнул Феннинг. — Они начали драться друг с другом, как два разъяренных зверя. У Дальгрена был топор… может, он забрал его у своего слуги, я не знаю. Выглядело это так, как будто он изо всех сил старался убить юношу… но я не знаю, кто все это начал! А потом… ну… граф выпал за борт, а этот, — и палец обличительно указал на Мэтью Корбетта. — Оборвал его жизнь, обрезав веревку! Это было хладнокровное убийство! Это не будет признано самозащитой ни в одном уголке Англии!

— Мой Бог! — воскликнул Монтгомери. — Слуга убил своего господина? Но, Боже, мальчик, зачем ты совершил такое преступление?

У Мэтью не было ответа. По крайней мере, никому из этих людей не доведется узнать ответ на практике.

Голова все еще болела, в ушах стоял звон, и юноша был очень слаб. И все же он знал, что ответа от него ждут, поэтому сказал:

— Я подумал, что этой поездке не хватает впечатлений.

Кузнец раскрыл рот, не поверив своим ушам.

— Что ж, посмотрим, как ты будешь впечатлен после того, как проведешь следующие две недели в цепях! Тебя нельзя оставлять с остальными без присмотра! Давайте, ведите его вниз! — он обратился к остальным и снова перевел взгляд на молодого человека. — Сам пойдешь или заставишь тебя тащить?

— Я пойду сам, благодарю, — отозвался Мэтью и пошел.

В яркий сентябрьский полдень в Нью-Йорке, когда птицы пели на деревьях, а домашний скот пасся на пастбищах на склонах холма, лодки курсировали вверх и вниз по течению рек, вагоны катились по улицам города, и всё с миром, казалось, было в порядке, Берри Григсби со страхом собиралась дать важный ответ.

Она прибыла в кофейню Роберта Деверика на Краун-Стрит в назначенный час, заняла столик, заказала легкий отвар со сливками. Его подавал ей не сам Роберт, который зарабатывал с этим заведением достаточно денег, чтобы нанять помощь и найти еще одно место в Филадельфии, полной амбициозных молодых людей. Похоже, в этот город стекались все, кто искал самостоятельной жизни без родителей. Сегодня напитки подавала веселая девушка лет семнадцати с каштановыми локонами и игристо-светлыми голубыми глазами. Глядя в ее персиково-свежее лицо, Берри захотела сказать ей: Наслаждайся всем, что жизнь может предложить тебе, но, ради всего святого, береги свое сердце!

Но она не сказала этого, понимая, что такой совет от человека ее возраста будет попросту проигнорирован и сброшен, как ветер теперь сбрасывает листья с деревьев. С семнадцати до двадцати проходит не так много времени, но мир за это время может перевернуться.

Поэтому Берри просто улыбнулась этой девчушке, положительно мягко отозвалась о красивых лентах в ее волосах и заставила себя успокоиться в ожидании Эштона Мак-Кеггерса, который вот-вот должен был прийти.

Дорогой, милый Эштон. Он был немного странноват, конечно… жил на чердаке Сити-Холла со своей коллекцией скелетов и других загадок природы, но… как коронер, он принимал свою работу очень серьезно, и Берри понимала, что вряд ли кто-либо осмелится сказать хоть слово против этого. Это был своеобразный молодой человек — красивый, соблюдающий моду, очень умный… иногда даже забавный в минуты шутливого настроения, которое приходило к нему каждое полнолуние. А еще ему было немного одиноко теперь, когда его надежный немой помощник Зед уехал. Но… вот, где следовало отделять одно от другого…

Были ли эти аргументы достаточными, чтобы стать его женой?

Берри потягивала свой кофе. Она слушала стук конских копыт по брусчатке и остальные звуки городской жизни, долетающие до ее столика. Девушка приходила сюда несколько раз в неделю после того, как заканчивала свои дела в школе, и знала, что в этот час здесь немного посетителей — максимум, пара знакомых лиц. Сегодня Ефрем Оуэлс со своей нареченной Опал уже сидели здесь, когда Берри зашла. Они обменялись несколькими любезностями, однако говорили отвлеченно — никто не затронул тему дня. Затем Ефрем и Опал ушли рука об руку, и в своем сердце Берри пожелала им удачи и долгих лет счастья.

Вот, что бы еще она могла сказать юной девушке в качестве совета в любовных делах: никогда, слышишь, никогда не влюбляйся в того, кто не может — или не хочет — полюбить тебя взаимно. Эта дорога ведет не к горам счастья, а лишь к долинам сожалений.

Сегодня она надела голубино-серое платье, украшенное бледно-зелеными лентами, с перчатками того же оттенка зеленого и серую шляпку с небольшим коричневым пером. Таковой она почему-то полагала траурную одежду…

Эштон прибыл, как всегда, вовремя. Это был худой молодой человек двадцати семи лет со светло-каштановыми волосами и темными карими глазами. На нем, как обычно, были очки из тонкой проволоки и его любимый коричневый костюм — точнее сказать, один из четырех любимых костюмов, абсолютно идентичных друг другу. За последний год, в течение которого Берри стала часто видеться с ним вне его орлиного гнезда, эта эксцентричная птица улучшила свои привычки в части чистки перьев — к мисс Григсби он всегда являлся аккуратно причесанный, в безупречно свежей одежде и гладко выбритый. Берри была уверена, что он специально мылся перед встречей с ней, дабы смыть с себя запах смерти, который, как правило, намертво прицеплялся к коронеру, и иногда даже пробивался сквозь ароматы пачули и душистого мыла. Он был очень опытным в своей работе и любил быть полезным для города, поэтому в том, что этот молодой человек работает недостаточно усердно, его никто упрекнуть не смел — Эштон мог отправиться выполнять свой долг в любое время дня и ночи. Берри никогда не видела, как он работает, но Мэтью рассказывал ей, что, несмотря на весь интерес молодого коронера к скелетам, он не мог выносить запаха и вида крови и органов, поэтому ему приходилось держать рядом ведро, в которое он выражал свой своеобразный протест. Мэтью говорил, что был свидетелем того, как Зед держал ведро и прислуживал Эштону во время процесса вскрытия, и Берри предположила, что теперь для одного из молодых амбициозных людей с крепкими нервами, которые прибывают в Нью-Йорк день ото дня, освободилось перспективное рабочее место, хотя Эштон никогда не говорил с ней об этом.

Мэтью.

Это имя, образ его лица и звук его голоса всегда были такими близкими. Иногда девушку пугало то, насколько они были близки. Настолько, что последние слова, которые они сказали друг другу тогда, на Бродвее, в апреле, все еще болезненно отдавались в сердце. Я думала, что мы друзья, произнесла она. Я думала, что мы… не знаю, как назвать.

И его ответ: Я тоже не знаю.

Не понимаю… не могу понять, отчего…

Ох, Берри, холодно прервал ее он, перестань уже лепетать.

Я приходила к тебе на помощь, когда была нужна. И ничего не просила взамен, Мэтью! Лишь помогать тебе! Как ты не понимаешь?

Именно это я пытаюсь довести до твоего сознания, отозвался он тогда, тем самым вонзив нож ей в сердце словами, которые она никогда не сможет забыть. Я был неправ, когда исповедовался тебе на корабле. Это была слабость, и я о ней сожалею. Потому что на самом деле ты никогда не была мне нужна. Вчера не была, сегодня не нужна, и завтра не будешь.

Отлично, ответила тогда Берри. Осознание того, что Мэтью только что ей озвучил, практически раздавило ее, мир висел для нее на тонкой ниточке и должен был вот-вот рухнуть, но она заставила себя поднять подбородок, сопротивляясь судьбе и обстоятельствам, и повторила: Отлично, — если, конечно, это слово было уместно тогда в своем привычном значении. Она даже сумела выдавить из себя: Удачного тебе дня. А затем отвернулась от него и поспешила удалиться домой, шагая по Бродвею, и ей едва удавалось удерживать равновесие и не падать от горя. Сделав шесть беспомощных шагов, утопающих в злобе на Мэтью — на этого глупого, слепого идиота — она поняла, что он только что выбросил их дружбу, как клочок ненужного мусора. Решил за них обоих. От этой мысли слезы побежали по ее щекам. Она повернулась к нему снова, чтобы встретиться с ним взглядами в последний раз, и заключила: Между нами все кончено.