Паутина судьбы - Валентин Пушкин

Морхинин осторожно подышал в телефонную трубку. Потом сказал «спасибо» и опустил ее на рычажок. В «Пишущей России» он больше никогда не бывал. После смерти Буданкова газета стала тусклая, захудалая и непопулярная. А ведь еще недавно она воспринималась как самая оппозиционная по отношению к другим СМИ, бросившимся разоблачать и поносить павший режим.

У Морхинина вообще была врожденная неприязнь ко всякой политизированной и практической суете. Будущий оперный хорист чуть ли не с детского возраста увиливал от «общественной работы». И терпеть не мог всяческие собрания, заседания и «сборы». А когда ему все-таки (не по своей воле) приходилось в нее включаться, он чувствовал себя отвратительно, таская на плечах тяжесть вязкого уныния и зеленой скуки. А уж став человеком зрелого возраста, он не доверял двухслойным и трехслойным людям, преуспевавшим совсем недавно и вдруг перекрасившимся в изобличителей «репрессивного» прошлого.

Морхинин давно уже ушел из храма, где с ним пела в хоре кареглазая Юля, сестра черноокой поэтессы Кристины Баблинской. Он теперь работал в праздничном хоре церкви Рождества Богородицы, потому что там руководила певческой частью богослужения его Таисья Федоровна – милый друг и, можно сказать, гражданская жена.

Чаще всего Тася жила в комнате Морхинина. Вообще-то у нее имелась отдельная однокомнатная квартирка где-то в Бескудникове. Но там был прописан и пребывал ее взрослый сын, иногда исчезавший на пару и больше месяцев, иногда возникавший в материнской обители после очередного запоя или временной женитьбы. И Тася, как самоотверженная мать, мчалась к нему, привлекая наркологов с капельницами и пригоршнями дорогих лекарств, временно приводивших ее потомка в нормальное состояние.

Морхинина эти эксцессы раздражали. Сначала он даже хотел расстаться с воительницей против пьянства любимого сына. Затем махнул рукой на этот жизненный режим, который у них определился, решив терпеть до естественного завершения его. «Бог все управит в конце концов», – говаривала Тася, и он с нею согласился. К тому же Тася в положении регента являлась его начальницей, что было весьма благоприятно. Морхинин никогда не совмещал влечение к женщине с какими-либо материальными соображениями, но в этом случае явилось приятное совпадение.

Деятельность Морхинина как человека пишущего тоже поддерживалась Тасей, прекрасно владеющей машинкой. Сколько сотен страниц, черновых и окончательных вариантов, перепечатывала незаменимая смиренная подруга для своего милого обалдуя, упрямо строчившего ночами! Тася покорно исполняла функцию машинистки, хотя в глубине души не вполне верила в успех его молчаливого труда. А Морхинин придерживался мнения, кажется, Леонида Леонова, говорившего с высоты своего успешного опыта: «Глаз – барин, а рука – работник».

В октябрьские дни 93-го года, когда танки долбили снарядами Белый дом Верховного Совета, омоновцы вылавливали в соседних переулках недовольных или сопротивляющихся, молотя их полицейскими дубинками и применяя огонь на поражение, Москва – как столица невоюющей страны – ощутила предынфарктное состояние.

Морхинин, довольно долго смотревший по телевизору это достославное шоу и находившийся, как и многие совграждане, в полном недоумении, неожиданно куда-то заторопился. Он надел старую кожаную куртку, натянул глубоко на уши шапку, положил в карман что-то тяжелое металлическое. Словом, он собрался зачем-то туда, где стенка дома за зданием парламента была забрызгана кровью, где валялось много трупов, а с крыш окружавших площадь домов изящно работали снайперы. Там задавили какого-то ополоумевшего молодого священника, пошедшего с поднятым крестом на танки… Морхинин почувствовал в своей незадачливой голове нечто решительное и самозабвенное, схожее, наверно, с состоянием того бесстрашного задавленного батюшки.

Но, когда Морхинин открыл уже дверь на лестничную площадку, к нему бросилась появившаяся откуда-то Тася:

– Так я и знала, что этот ненормальный попрется сражаться, еле успела… Ты-то куда направился? Воевать? За кого? За депутатов, генералов, маршалов, директоров? Да они же ездили на черных «Волгах» да на «мерседесах», а ты – на трамвае. У них же сыновья в Африку летали стрелять львов и жирафов: каждый выстрел – десять тысяч долларов. Может быть, ты хочешь погибнуть за народ? Погляди, обернись на ящик! Вон на Горбатом мосту[3]. Там собрались недоумки, отморозки и гады. Они хохочут после каждого взорвавшегося снаряда! Визжат от восторга.

Не находя что возразить, Морхинин растерянно пробормотал:

– Но как же это? В центре Москвы убивают! Как будто война – и враг ворвался… Я сколько раз вон там с друзьями гулял, с девушками…

– Ты только и знал с девушками гулять, бессовестный! Поворачивай обратно. Садись за стол и пиши свои истории про древние века. Телевизор не включай. Чего глядеть, что в людей по приказу президента стреляют, как на полигоне. Знай: ни один депутат не пострадает. Ни демократ, ни коммунист, ни патриот, ни либерал-западник. Легкого ранения даже никто не получит. Помянешь мое слово.

– Не все же, как те идиоты, радуются, – бурчал Морхинин угрюмо. – Некоторые переживают, плачут.

– Ага, сидят дома, пиво пьют и телевизор смотрят, – усмехнулась язвительно непреклонная Тася.

– И верно, Валерьяша, – выглянула и соседка Татьяна Васильевна, – чего соваться-то? Ведь сделали же этот, как его, лифирент…

– Референдум, – подсказал уже несколько охладевший Морхинин.

– Народ по всей стране, во всех республиках высказал на этом… свое мнение. И чего? Кто из начальства народное мнение принял? – Тася неистовствовала. – Плюнули на него – и все дела. А теперь суются одни малохольные. Если хотели прежнюю власть отстаивать, то раньше готовиться надо было. А не водку по подворотням хлестать. А сейчас поздно уж. Самое верхнее начальство предало, чего тут фыркать. Го-осподи, только бы пенсию не перестали платить…

VIII

Окончательно заоктябрило, и с бесцветного неба пошли сеяться холодные мороси.

Турецкие специалисты-строители замуровали черные дыры от танковых снарядов. Генерал, руководивший стрельбой, получил Героя России. Приходили к месту октябрьского побоища бледные немолодые женщины. Подолгу стояли с бумажной иконкой и тоненькой свечкой. Поминали погибших. Видно, приказ был: вдов, матерей и бабушек не гонять. Все как-то «устаканилось». Демократы, название которых стало ругательством, обживались на новых должностях.

Морхинин с Тасей ездили на службу ранними утрами в пустых автобусах и трамваях. Большинство предприятий и учреждений временно или навсегда закрылось. Создавалась новая система экономики: кругом ставили торговые палатки, балаганчики, продавали с лотков.

И вот, выйдя как-то из метро на станции «Баррикадная», Морхинин рассеянно глянул на мешанину: разноперое барахло, горячие чебуреки на прогорклом масле, пиво – в банках и бутылках, журналы, услужливо представляющие любителям похабные фотографии, книги… Книги? Да, множество разных коммерческих изданий, пестрых, как дешевые шмотки: детективы, боевики, порнографические историйки с картинками. Кое-где пошло оформленное издание классики: князья Андрей и Гвидон напоминали манхэттенских Джонов, а Анны Каренины и Царевны Лебеди были точь-в-точь губастые голливудские дылды… Кроме того: «Майн Кампф», красочно иллюстрированный «Древнекитайский эрос», много Чейзов и пр. и пр.

Но что это за рыжеватая книжка средних размеров с голубой головкой Нефертити и надписью золотом на фоне колоннад римского форума? Историческая серия, наверное… Морхинин подошел и не поверил своим глазам: исторический роман «Проперций», издательство «Передовая молодежь». Автор – В. Морхинин.

Издали! Без него! Не оповещая, не платя гонорар, не вызывая держать корректуру… И почему «В»? Виктор? Опять любое предположение. Почему, как только с непомерными страданиями издается наконец его, Морхинина, книга, издательство забывает его имя и ставит перед фамилией какое-то смущенное и загадочное «В». Вместо радости, долгожданного писательского ликования, вместо сбывшейся мечты – «В»! Наверное, кто-то весело звонит Виктору Морхинину, последнее время издавшему несколько детективов:

– Витюша, поздравляю! Ты, оказывается, отгрохал и чудный исторический роман о римском поэте… Ах ты, лукавец, ах скрытник!

Морхинин купил две книги и поехал в «Передовую молодежь». Мимо охранника прошел, даже не отвечая на вопрос: куда? Тот будто почувствовал что-то, не решился приставать. Валерьян поднялся на пятый этаж, рванул дверную ручку в кабинет директора Шторкина. Закрыто наглухо, как в подводной лодке. Толкнулся в кабинет замдиректора – доброжелательного Федора Федоровича Федчикова. Закрыто! Он к секретарше – ушла обедать.

Морхинин рухнул в кресло рядом с кабинетом и приготовился бесконечно ждать. Закрыл глаза, голову уронил на грудь. На колене, придержанные холодной рукой, вздрагивали два его «Проперция».