Записки истребителя - Анатолий Кожевников

Сделал я и еще один вывод. Посадку вне аэродрома следует производить только с убранным шасси. Лишь счастливая случайность может привести к удачной посадке в поле с выпущенным шасси.

Потом мысли перенеслись на подбитый самолет. "Опять "безлошадник", как в сорок первом году", с горечью и тоской думал я. Не заметил, как заснул. Проснулся от нарастающего рокота моторов. По гулу нетрудно было определить, что летит тяжелый четырехмоторный бомбардировщик. Это ТБ-3 возвращался из глубокого тыла врага.

Хозяин был уже на ногах. Он ворчал что-то себе под нос. Я прислушался. Оказывается, он посылал сто чертей летчику, принимая его за фашиста.

- Ты что, отец, ведь это же наш! - кричу с сеновала.

- А разве наши ночью тоже летают?

- Летают, да еще как.

- Вот видишь, всем колхозом тебя вчера расспрашивали про все, а про это и не спросили. То-то слышу, гудит вроде как наш. Чего рано проснулся?

- Привык вставать до рассвета, вот и не спится.

- Ну, раз так, пойдем завтракать.

Когда мы вошли в хату, стол был уже накрыт.

Вкусно пахло поджаренное, залитое яйцами сало, соблазнительно парила только что высыпанная из чугуна рассыпчатая картошка. Хозяин, по русскому обычаю, сам нарезал хлеб, и семья уселась за стол.

- Двое сынков и у нас воюют. Один тоже летчик, другой, старший, в пехоте. Хотели женить, да не успели: война началась, - заговорила хозяйка.

Она затем долго расспрашивала о фронтовой жизни, не опасно ли летать, и успокоилась только тогда, когда услышала, что совсем не опасно и что советские самолеты лучше гитлеровских.

Поблагодарив хозяев за гостеприимство, я отправился в соседнее село, где стояли летчики, в надежде добраться от них до своего аэродрома на попутном связном самолете.

Возвращаться без машины на По-2 в качестве пассажира было непередаваемо больно.

На аэродроме меня сразу же обступили летчики. Начались расспросы - что, как? Выяснилось, что штурмовик, который я бросился спасать, вел младший лейтенант Степанов. Ну, конечно же, он сделал одну лишнюю атаку по артиллерийским батареям врага и поэтому отстал. Моему возвращению Степанов был рад больше всех. Он не находил слов благодарности за выручку.

С этого дня мы, истребители, стали пользоваться у штурмовиков еще большим уважением. Дело дошло до того, что они стали отдавать нам свои фронтовые "сто грамм". Подарок невелик, но, как говорится, дорог не подарок, а внимание.

Комиссар поздравил меня с открытием боевого счета и сказал:

- Надеюсь, что эта победа - не последняя. Теперь тебе более понятен воздушный бой. Ошибку, испытанную на себе, не только сам не повторишь, но другому закажешь. Недаром говорят - за одного битого двух небитых дают. Хорошо сделал, что, выручая товарища, не думал о своем благополучии... За товарищескую выручку в бою объявляю благодарность.

- Служу Советскому Союзу!

- Мы с командиром решили передать тебе самолет штурмана полка, добавил комиссар.

Войдя в свою землянку, я услышал ядовитый голос Лавинского:

- "Безлошадник" пришел...

Больно было это слышать, хотелось нагрубить, но сдержался. Находившийся в землянке летчик Кудинов, стараясь уколоть Лавинского, сказал:

- Кто летает, того и сбить могут, а вот кто не летает, тот от этого гарантирован.

- Разве на земле кто пришибет, - добавил Соколов.

- Значит, "семерочку" получаешь, командир, - обрадовался Кузьмин. Хорошо. А то летал на этой чертовой дюжине. Тринадцать есть тринадцать. Я ночь не спал, когда ты не вернулся. Чего только не передумал - даже, грешным делом, и насчет тринадцатого номера. Да и как не думать: сбили тринадцатого сентября на самолете номер тринадцать, самолетов в группе тоже было тринадцать. В общем, кругом тринадцать, - закончил довольный своим открытием Кузя.

- Ты, Николай Георгиевич, говоришь, всю ночь думал. Значит, всякая чертовщина в голову и лезла. А я вот тоже много передумал. Во-первых, это не поражение, как считает товарищ Лавинский, а победа. Сбит один "мессершмитт" в бою против трех. Сбит стареньким самолетом "харрикейн". Значит, и на "харрикейнах" можно вести активный, наступательный бой. Это во-вторых.

- И, в-третьих, - съязвил Лавинский, - быть самому сбитым.

- Если будешь удирать, - в тон ему заметил Простов.

- И, в-третьих, - продолжал я, - атаки "мессершмиттов" нужно отражать не в одиночку, а при огневой поддержке товарища. Необходимо лучше наблюдать за своим напарником и всеми самолетами группы...

Разговор прервал звонок телефона. Все насторожились: телефон обычно извещал о получении боевого задания. Начальник штаба вызывал на командный пункт меня и сержанта Простова.

ГДЕ НЕМЕЦКАЯ БАТАРЕЯ?

- Наверное, в разведку, - гадал Простов, пока мы шли на командный пункт. - Люблю в разведку летать: вольная птица. Порезвиться от всей души можно. Какую цель выбрал, ту и обстреливай.

Помолчав, он спросил:

- Поштурмуем, командир, на обратном маршруте?

- Еще задание не получили, а ты уже штурмовать приготовился. Тороплив больно.

На командном пункте начальник штаба пригласил нас сесть и без каких-либо предисловий приступил к постановке задания. Оказывается, сегодня утром дальнобойная артиллерия противника обстреляла железнодорожную станцию Икорец, где производилась разгрузка наших воинских эшелонов.

- Ваша задача, - говорил начштаба, - разведать артиллерийские позиции батареи и ее противовоздушную оборону. Предположительно, батарея стоит в районе села Покровского. У меня все. Если ясно - вылет по готовности.

Это означало, что собраться мы должны в минимально короткий срок.

- Теперь обязательно придется штурмовать, - сказал я Простову, когда мы вышли из КП. - Дальнобойные пушки замаскированы, а зенитка, может молчать до тех пор, пока не начнется проверка огнем. Вот что, Николай Васильевич: чтобы легче выполнить задание, давай поделим обязанности. Ты будешь смотреть за воздухом, а я - искать батарею. Штурмовать разрешаю только в паре, и никаких одиночных действий Весь полет будем выполнять на высоте двухсот - трех сот метров. Будь внимателен к моим сигналам.

Линию фронта пересекли на бреющем восточнее станции Лиски. Лучи солнца ослепительно ярко блестели на глади тихого Дона. Ни одного выстрела. Все живое как будто дремало, наслаждаясь теплым солнечным днем "бабьего лета".

Летим на высоте 300 метров. На полевом стане бывшего колхоза "Первое Мая" синие дымки. Отчетливо видны походные кухни. У коновязей, блестя гладкими спинами, около сотни военных лошадей. Неподалеку, в небольшом логу, расположилась, очевидно, на привал фашистская пехота.

Дальше - Покровское. Дороги в село пусты, на улице тоже ни души.

"Наверное, здесь у немцев штаб, - подумал я. Потому и запретили всякое движение".