Власть женщины - Николай Гейнце

Посмотрев на баронессу, он весь задрожал.

Ее лицо, это спокойное, всегда бледное лицо с невинными, ясными глазами, совершенно изменилось!

Яркий румянец горел на ее щеках, зеленые глаза искрились под полуопущенными ресницами, во всех чертах лица разлито выражение беспредельного счастья. Казалось, она с трудом сдерживала охвативший ее любовный восторг.

Никогда не была она так хороша, никогда он так безумно не любил ее, как в этот вечер.

Осип Федорович сидел неподвижно, устремив глаза на баронессу и ее спутника.

Вера Степановна быстро взглянула по направлению взгляда мужа и дотронулась до его руки.

— Что с тобой, Ося?

— Ах, оставь, пожалуйста! — резко, с нескрываемым страданием в голосе проговорил он, откидываясь на спинку стула.

Вера Степановна смертельно побледнела, еще раз бросила взгляд на противоположную ложу и отвернулась.

Она, видимо, поняла все.

Но что ему было за дело до этого! Оригинал портрета сел так ужасно близко, фамильярно положив руку на спинку ее стула! Тамара улыбнулась ему такой счастливой улыбкой, что вся кровь кипела в несчастном Осипе Федоровиче.

Он ни разу не взглянул на сцену, он был поглощен только этим зрелищем, забыв все и всех.

«Неужели она ни разу не взглянет на меня, ведь она же знает нашу ложу», — думал он, нетерпеливо следя за ее взглядом.

Она между тем рассеянно смотрела на сцену и почти не переставала разговаривать со своим кавалером.

Наконец опустился занавес, и баронесса, взяв бинокль, начала медленно обводить взглядом ложи. Легкий кивок головой, равнодушный взгляд, и она снова обратилась к оригиналу проклятого портрета.

Пашков вспомнил вечер у Гоголицыных, когда она так же отвечала на его поклон и весь вечер почти не говорила с ним.

Она объяснила это ему тем, что не хотела возбуждать подозрений его жены.

Но теперь? Теперь это было другое!

Ее глаза, на секунду обращенные к нему, как бы говорили:

«Оставь, не мешай моему счастью, дай мне насладиться им!»

Ему хотелось сию же минуту отправиться к ней и сказать:

«Не смеешь…»

Но дверь в ложу отворилась и вошел полковник Петр Иванович Сазонов. Поздоровавшись, он сел позади Веры Степановны.

— Как вам нравится сегодня Фигнер, Вера Степановна?.. Жена моя говорит, что он «просто душка», и до боли отхлопала себе ладоши, апплодируя, — смеялся он.

— Он очень хорош в этой роли, — ответила Вера Степановна, даже не улыбнувшись его шутке.

— Что это вы как будто больны сегодня, — сказал Петр Иванович, вглядываясь в ее лицо, — совсем побледнели, и глаза какие-то нездоровые?

Она отрицательно кивнула головой.

— Нет, ничего!

— Тогда не смотрите так серьезно. Вон вам моя жена кланяется. Чему она опять смеется?.. Вот я вам скажу веселая бабенка, моя Соня… Но посмотрите, сегодня, кажется, весь партер сошел с ума, все стоят и глядят на Армфельдт. Ну-ка, я взгляну, что сегодня в ней особенного?

С этими словами полковник взял бинокль.

— Эге, — воскликнул он, — действительно, она сегодня чертовски хороша, глаза горят ярче ее бриллиантов. А кто же это с ней? Грузин какой-то и красив тоже, оттого-то, видно, у красавицы глазенки заблестели.

«О, ушел бы ты скорее», — думал Осип Федорович, горя нетерпением пойти к Тамаре Викентьевне.

Вера Степановна пристально взглянула на мужа.

— Я пройду на минуту к вашей жене, Петр Иванович! А ты, может быть, пойдешь к кому-нибудь из твоих знакомых, Ося, — обращаясь к мужу, с видимым усилием добавила она.

Сазонов и Вера Степановна вышли, а Пашков поспешил в заветную ложу.

Войти туда — значило обратить на себя всеобщее внимание, что в другое время, быть может, и удержало бы его, так как толков о нем и так было довольно, но теперь, теперь ему было все равно.

Баронесса поздоровалась с ним довольно ласково, крепко пожав его руку, и, обернувшись к стоявшему рядом с ее стулом молодому человеку, сказала:

— Пьер, это мой хороший знакомый, доктор Пашков. Князь Чичивадзе! — добавила она, обращаясь снова к Осипу Федоровичу.

Красивая голова склонилась перед ним, тонкая, почти женская рука сжала его руку.

Пашков сел на предложенный ему стул.

— Вы, Осип Федорович, кажется, уже заочно знакомы с Пьером? — начала баронесса, играя веером. Я вам говорила о нем, когда вы случайно увидали его портрет.

— А вы разве до сих пор сохранили его, Тамара? — сказал князь, слегка улыбаясь.

— Что же вы думали, что я его выбросила? — засмеялась она. В ее голосе и смехе дрожали никогда до сих пор неслыханные Осипом Федоровичем ласкающие ноты.

— Он висит на почетном месте, в будуаре баронессы, — с легкой иронией заметил Пашков.

Чуть заметная улыбка скользнула по красивым губам князя.

— Много чести! — шутливо сказал он, глядя на Осипа Федоровича насмешливо улыбающимися глазами. — Я чувствую, что недостоин ее.

Пашкова покоробило от этого взгляда и улыбки, и он промолчал, между тем как Тамара Викентьевна звонко рассмеялась. Этот счастливый смех начинал бесить его.

— Я оставлю вас на минуту, Тамара, — сказал князь, — пойду курить.

Оставшись с глазу на глаз с баронессой, Осип Федорович не мог первую минуту выговорить ни слова.

— Как интересна ваша жена, — проговорила она, — я только сегодня разглядела ее — она прехорошенькая.

Его окончательно взорвало.

— Вы не имеете ничего более интересного сообщить мне, как говорить о моей жене? — с такой злобой ответил он, что она с удивлением подняла на него глаза.

— За что вы сердитесь, cher Joseph? Что у вас за тон сегодня?

— Я не верю, что это ваш родственник, вы солгали… — прошипел он, наклонясь к ней.

— Кто же он, по-вашему? — насмешливо спросила молодая женщина.

— Ваш любовник… — процедил он сквозь зубы и быстро вышел вон.

Когда он очутился в своей ложе, его жена сидела уже там с таким бледным, помертвелым лицом, что, как он ни был взволнован, это невольно бросилось ему в глаза.

— Ты нездорова? Хочешь уедем? — спросил он с тоской, догадываясь о причине этого нездоровья.

— Нет, нет, я останусь до конца! — прошептала она и быстро поднесла бинокль к глазам.

Спектакль, казалось, тянулся без конца. Осип Федорович старался смотреть только на сцену, но его глаза невольно устремлялись на роковую ложу, и всякий раз точно кинжал вонзался в его сердце.

Он крепился, сколько мог, чтобы скрыть свои мучения от жены, но когда во время антракта Тамара Викентьевна с князем вышли в аванложу, — он знал, что она никогда не ходила в фойе, — и закрыли за собой дверь, чуть слышный стон вырвался у него из груди, и он облокотился на барьер, уронив голову на руки.