Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер

Вначале внимание скаита привлекла странная одежда ребенка — мешковатая рубаха и хлопковые штаны, нехарактерные для Ут-Гена. Однако контроль, под которым церковь Крейца и скаиты-чтецы держали дерематы транспортных компаний, осложнял путешествие между планетами империи Ангов, и двенадцатилетнему мальчику не удалось бы преодолеть тройной барьер ментальных, финансовых и физических проверок. Могло случиться, что он обратился к услугам подпольной сети, но, судя по его грязной и мятой одежде, к состоятельной семье он не относился, а пиратские трансферты стоили целое состояние. Несмотря на нездешний наряд он, похоже, хорошо знал центр Анжора, поскольку сновал по улицам без малейших заминок.

Заинтригованный Киакс немедленно приступил к обыску в мозгу мальчика, но натолкнулся на компактную устойчивую волну, которая воздвигла непроходимую преграду. На долгие секунды он отрешенно застыл, не в силах принять решение. Впервые человеческий разум отказался раскрыться, чтобы поделиться с ним своими секретами. Он продолжал нажимать, но колебания усилились и заставили его отступить. Пусть боль для скаитов была лишь абстрактной концепцией; однако на сей раз мозговые имплантаты в его черепе уловили скрытую мощь этого звукового барьера: в нем звучала угроза жизненной первооснове Киакса и, соответственно, жизненной первооснове всего Гипонероса.

Он запросил неотложной ментальной консультации у скаита Горакса, личного советника кардинала-губернатора Ксандиуса де Мермера и великого инквизитора планеты Ут-Ген.

«Надеюсь, у вас веская причина побеспокоить меня, спора Киакс, — ответил Горакс. — Мы приступаем к последней фазе Плана, и каждому следует заниматься своим делом».

«Новая деталь: сейчас я иду по следу ребенка, мозг которого, защищенный барьером вибрации, остается непроницаемым».

«Он утгенянин?»

Вопрос, абсурдный для скаита, постоянно связанного с базовыми данными в матричном чане, застал Киакса врасплох. Он долго молчал, прежде чем ответить:

«Откуда я могу знать, если для меня оказалось невозможным прочитать его? Его одежда указывает, что он из другого мира, но, кажется, хорошо знает Анжор».

«Продолжайте следовать за ним, спора Киакс. Есть невысокая, но реальная вероятность, что этот ребенок — приспешник индисской науки, человек-исток. Вибрационный барьер, на который вы ссылаетесь, напоминает определенные защитные техники колдунов Индды».

«Разве не заверял нас чан, что главные враги Гипонероса нейтрализованы? Разве не объявлялось о полном и окончательном успехе миссии Кервалора, запрограммированного сенешалем Гаркотом?»

«Мы имеем дело с людьми, спора Киакс, существами, бросающими вызов чистой логике. Этот ребенок вполне мог проскользнуть сквозь ячейки сети. В любом случае, статус воина безмолвия дал бы связное объяснение его присутствию на Ут-Гене».

«Уточните. Я не улавливаю посылок и выводов в ваших рассуждениях».

«Я не из тупости запрашивал вас, утгенянин ли этот ребенок, спора Киакс».

«Уточните».

«Народные поверья гласят, что воители безмолвия путешествуют силой своих мыслей».

«Понимаю. Ему не пришлось бы прибегать к услугам официальных компаний или нелегальных сетей для перемещения из одного мира в другой».

«Медленноваты вы, спора Киакс. Так что старайтесь получше не упустить этого ребенка из виду. Мы останемся в постоянном приоритетном контакте».

«Последнее уточнение. Что говорит чан о наших шансах справиться с воином безмолвия?»

«Любопытство — свойство людей, спора Киакс. Однако, чтобы вас ободрить, сообщаю, что этот процент резко подскочил с 0,07 % до 26 %».

К счастью, ребенок то и дело останавливался перед каким-нибудь прилавком, чтобы жадно поглазеть на свисающие с крюков четвертины туш, или уложенные в плоские ящики фрукты и овощи. Эти остановки позволяли Киаксу скомпенсировать те метры отставания от мальчика, на которые разделяла их толпа. Лица крестьян в ужасе застывали, когда их лотки, словно кровавым облаком, задевал пурпурный бурнус скаита. Мозговые имплантаты скаита вылавливали судорожные импульсы вины и паники. У людей всегда находилось, в чем самим себя упрекнуть; более того, использование чувства виновности было одним из главных устоев Плана, потому что чувствовать вину уже означало отрезать себя от своих истоков, а Киакс мог сходу вогнать в смятение три четверти из них; например, этого мужчину, который упорно поклонялся в лесах языческим богам, эту женщину, которая устраивала дома оргиастические обряды древней религии H-прим, или другую, которая работала в теплицах общинной фермы и переправляла через них контрабанду…

Между тем слежка за мальчиком заставила его собраться со всей своей энергией, и момент отправки этих презренных на огненные кресты или на службу стирания откладывался. Они, впрочем, ничего не теряют от отсрочки. Киакс может вернуться позже, жадно углубиться в их мозги, вытащить наружу все отступления от крейцианских догм. Ему следовало признать за людьми совершенно поразительную способность прописывать запреты, противоречащие их собственной природе и которые, следовательно, соблюсти невозможно, а после предъявлять их в трибунале Святой инквизиции.

В конце концов ребенок покинул пределы рынка и свернул в переулок, который вёл к эспланаде Святых Мучеников. Перед папертью храма кучковалась немногочисленная толпа — там, где стояли огненные кресты, освещенные расставленными на земле прожекторами. Этот ход с постоянным освещением родился в воображении бывшего губернатора Ут-Гена кардинала Фрасиста Богха, позже избранного муффием церкви. Лучи ярко высвечивали раздираемые воздушными вихрями тела и позволяли разглядеть, до какой степени те спеклись: одни уже превратились ни много ни мало в бесформенные массы опухшей гноящейся плоти, другие только начинали терять волосы и человеческий облик, третьи, наконец, казались бы невредимыми, если бы не красноватый оттенок воспалившейся кожи; и у всех еще доставало сил корчиться от страдания в невыносимых объятиях пульсирующего огня. Они были слишком обезвожены, чтобы у них текли слезы, но в их выпученных глазах читалась невыносимая боль, а из полуоткрытых ртов вырывались неслышные стоны.

И в пытках своих собратьев люди тоже проявляли беспрецедентную изобретательность. Понятие жестокости было чуждо Гипонеросу. Скаиты удовлетворялись стиранием человечества и ареала его деятельности — потому что это было задачей, для которой их замыслили, и они выполняли ее с присущей им холодной эффективностью (последний расчет вероятности: 94,06 %).

Ребенок остановился у подножия огненного креста и несколько минут смотрел на жертву — юношу, чьи внушительные мускулы боролись и не могли справиться с концентрированным потоком воздуха, раскидывавшим по сторонам его руки и ноги. Киакс, притворившись, что восхищается элегантными башнями крейцианского храма, расположился в нескольких шагах от мальчика и одновременно быстро вторгся в мозг еретика. Имплантаты в черепе скаита откликнулись довольно реалистичным впечатлением, словно он шагнул в извергающийся вулкан, где боль была как глухой рокот, а мысли как ливень расплавленной лавы. Ощущения живо походили на растворение в матричном чане, и Киакс не без труда собрал картинку воедино. При этом он обнаружил, что мужчина думал о другом мужчине, точнее, о своем бывшем возлюбленном, и что, движимый невразумительным, но крайне обострившимся чувством скромности, он отчаянно пытался прикрыть ладонями свои репродуктивные органы.

Поначалу Жек ликовал, что снова видит Анжор, счастлив был дышать напоенным влажностью воздухом родной планеты, пройтись по узким улочкам в окружении зданий с облупившимися фасадами, сквозь плотный покров тумана мельком увидать красный глаз умирающего солнца — Гареса, услышать приглушенный грохот труб Анжорской Транспортной Сети, пересечься дорогами с прохожими — безмолвными и еле различимыми силуэтами. Он рематериализовался прямо на окраине города, недалеко от комплекса зданий, которые стояли на месте бывшего Северного Террариума. Не осталось и следа от монументальных врат гетто и бесчисленных спусковых шахт — туннелей доступа к норам карантинцев. Церковь Крейца построила здесь храм с сотней башен, дворец-резиденцию и школу священной пропаганды. Измученного долгим странствием Жека переполняли воспоминания о долгих часах, проведенных в норе Артака, золотоголосого старого карантинца.