Эмма - Шарлотта Бронте

Когда мои братья повзрослели и набрались ума-разума, они стали поговаривать между собой — я сама слышала, — что никто бы не увидал никаких чудес в заброшенной усадьбе, если бы не кружка-другая сидра, выпитая у ярмарочных балаганов. Но такие приземленные объяснения чужды были невинному уму Тины, которая все приняла за чистую монету, кроме истории о затонувшей ладье Миллитона, которую она, как только уснула Энни, опровергла с помощью логики и здравого смысла. «Ведь если никто с ладьи не спасся, как узнали, что один из них был такой глупый, что сказал „Фрэт!“?» — доказывала она мне шепотом, чтобы не разбудить Энни.

Но сон Энни был слишком глубок, и она не проснулась, даже когда я стала объяснять Тине, что в голове у старушки смешались две разные истории, одна из которых пришла вовсе не из Корнуолла, а с границ Уэльса, и была сочинена в назидание всем, кто задумает переплыть заколдованное озеро Хэверингмор.

— Надеюсь, мне никогда не придется переплывать это озеро, — сказала я, — я бы наверняка не удержалась и крикнула «Фрэт!», просто чтобы посмотреть, что будет.

Тина весело засмеялась. Потом мы еще долго сидели в сумерках и смотрели, как луна выплывает из-за заснеженных елей, росших через дорогу, в саду доктора Перси, и я услышала, как девочка чуть слышно пробормотала: «О, здесь я отдохну». Из этих, таких недетских, слов я поняла лучше, чем из любого рассказа, как долго она жила в чудовищном напряжении. Тишина и покой — вот все, чего желали мы обе, женщина и ребенок.

Я всегда любила переводить с французского и вскоре после того, как стала жить вдовьей жизнью в «Серебряном логе», наткнулась на стихи Жюстины Морис, которые поразили меня вложенным в них чувством. Перевод получился слабым, неточным, неуклюжим и был далек от завершенности, тонкости и изящества французского оригинала, но все же, работая, я ощутила, что у меня делается легко и покойно на душе. Как водится у одиноких людей, я стала бормотать себе под нос отдельные строчки, совсем позабыв, что у меня теперь есть слушательница. Тина напомнила мне о себе:

— Повторите, пожалуйста. Мне очень нравится.

Я исполнила ее просьбу:

Молю: оставь мне все мечты,Мой свод небес, зеленый дол,Мои леса, мои цветы,Холмы, деревья и кусты,Лазурь речной волны.

Покуда цел прибрежный мой приют,Где нет мне дела до грядущих бед,Пусть дни в блаженной радости текут,И счастье этих сладостных минутПродли на много безмятежных лет!

Пускай, неспешна и легка,Под сенью ивовых ветвей,Струит свой вольный ток река,Ловя дыханье ветерка,Лаская край полей.

Душа внимает пенью всех ветров,И в такт им чередой идут часы,И сонмы дивных, лучезарных снов,Как вешний дождь, не знающий оков,Врываются в мою младую жизнь.

Твердят, что жизнь — тяжелый гнет,Но для меня она легка.Меня молитва бережетОт боли, горя и забот,Как матери рука.

Ребенку недоступен бег времен,Его вселенная — единый миг.Не ведая о бурях жизни, онДушой в мечты о счастье погружен,Как мотылек, беспечен и игрив.

Сверкает вереница дней,Как брызги летнего дождя.В душе — ни страха, ни скорбей,Лишь благодарностью к ТебеОна всегда полна.

Пусть неизбежно жизни отцвести.Что значит Смерть? Смеживший веки сон,Чтобы сказать прошедшему: «Прости»,Любить и верить, что в конце путиМне в Небесах проснуться суждено.

— Да, — сказала Тина серьезно и наставительно. — Хорошие стихи.

— Не думаю. Вот в оригинале они хорошие.

— В оригинале?

— Это французское стихотворение, я перевела его на английский.

— Это было что-то вроде урока?

— Нет, мне нравится переводить, но не нравится, как у меня получилось. Все же понять, что хотел сказать автор, можно.

— Не знаю, каким словом это назвать. Может быть, «спокойствие» или «мир»?

— Пожалуй, я бы назвала это умиротворением.

— Умиротворение. Умиротворение, — повторила она за мной два или три раза. — Как красиво звучит!

— Это слово встречается в одной старинной оде, написанной на смерть друга. — И я процитировала несколько строк из «Пиндарической оды» Джона Олдэма:[5]

Так сладок был в торжественной тишиПленительный покой твоей души.Был тих и безмятежен твой уход —Неслышней мягкой поступи часов,Беззвучней, чем движение планет.И умиротворением такимНаполнен был последний легкий вздох,Что, если б голубь сел тебе на грудь,Чтоб дать усталым крыльям отдохнуть,Движенья б он не ощутил ничуть.Как постоянно дышит тишинойМорская гладь, и никакой волнеЕе не сдвинуть с места, и смутитьЕе не в силах никакой прибой;Как ясная небесная лазурьНе ведает ни туч, ни грозных бурь,И тщетно Нил ждет от нее дождя, —Так был твой дух всегда самим собой,Подобно сказочной земле — такой,Где неизвестны ни мороз, ни зной.

Тина сказала:

— И это тоже очень красиво, хотя я не совсем поняла. Почитайте еще что-нибудь этого поэта.

— Почти нечего больше. Он умер молодым.

— Тогда прочтите, пожалуйста, французское «Умиротворение» еще раз.

Я повиновалась. Тогда последовало:

— А вы часто этим занимаетесь?

— Чем — этим?

— Переводите французские стихи на английский?

— Нет, не очень. Временами.

— Прочтите еще что-нибудь из своих переводов, пожалуйста.

— На сей раз выберу что-нибудь повеселее. Ты знаешь, как по-французски «вишня»?

Она заколебалась:

— Я знаю только, как яблоко — pomme и груша — poire.

— А вишня — la cerise. Вот стишок, который тоже так называется. Я перевела его для двух своих маленьких племянниц, у их папы много вишневых деревьев в саду. И у Маргарет и Берты всегда праздник, когда собирают вишни: им разрешают собирать их вместе со всеми.

— Я хочу поскорее послушать.

— Тогда слушай:

Зимой тот кустБыл сух и пуст,Стал по веснеБелей, чем снег.

Потом опалиВсе цветы,Но загляниПод ветки ты:

Здесь ягодки!Горят они,В листве сокрывшись,Как огни.

Скорей сюда!Как сладок вкус!Я в куст поглубжеЗаберусь!

Пока я читала, повалил снег и запорошил оконные рамы.

— Какое хорошее стихотворение про вишни, — сказала Тина. — Оно тоже про умиротворение, но какое-то другое. У мистера Эллина в саду есть вишневое дерево, я сама слышала, как он рассказывал. А у вас тоже есть?

— Нет, у меня нет.

— А мистер Эллин угощал вас вишнями из своего сада? Верность правде заставила меня признаться, что такое имело место.

— В прошлом году?

— Нет, в прошлом году он, кажется, угощал только мистера и миссис Рэндолф. Он тогда только недавно переехал в Клинтон-Сент-Джеймс, и ректор с женой были его единственными близкими друзьями.

— А в этом году угощал?

— В этом угощал.

— Вот видите. А в этом году было мало вишен, урожай был плохой. Я знаю. Меня тут не было осенью, но я потом про это слышала. Совсем мало вишен, и все же он дал вам-. Вам, и больше никому.

Я расслышала торжествующую нотку, ясно указывающую, кто имелся в виду под «больше никому». Я поспешила изменить тему:

— Это очень великодушно с его стороны, правда? Смотри, как быстро валит снег! Завтра мы идем на обед к доктору Перси и его жене, а Энни будет обедать с их экономкой-старушкой; тем временем Элиза и Джейн будут готовить говядину и сливовый пудинг для обеда, который они устраивают у своих родителей в день святого Стефана. Как ты думаешь, сумеем мы втроем с Энни перейти через дорогу, не утонув в сугробах?

Но моя хитрость не удалась, как и до того уловка с урожаем вишен: никакой силой нельзя было отвлечь Тинины мысли от добрых деяний мистера Эллина:

— Ну, если мы и впрямь провалимся в сугроб все втроем, мистер Эллин увидит это из своего окна — его дом совсем близко от дороги — и сразу прибежит и спасет нас.

Я оставила ее размышлять над этой счастливой возможностью, а сама тем временем села читать его письмо ко мне, прибывшее одновременно с записочкой для нее.

До сих пор мне казалось, что мистер Эллин, пожалуй, поторопился с покупкой материи на платье и накидку для Мартины и что следовало дать отсутствующему мистеру Конуэю Фицгиббону еще одну возможность снестись с миссис Уилкокс, или собственной персоной прибыть в «Фуксию» для объяснений. Не была я уверена и в том, что мистер Эллин сделал все возможное, чтобы склонить миссис Уилкокс вернуть Мартине хотя бы часть вещей. Однако его письмо, хотя и не могло полностью оправдать его поспешность, тотчас убедило меня, что поражение, которое он потерпел, пытаясь упросить мисс Уилкокс ослабить хватку и вернуть Мартине часть ее одежды, нельзя отнести на счет его кажущегося легкомыслия. Как оказалось, она с таким жаром отвергла две его попытки уломать ее, что ему стало совершенно ясно: отказ продиктован низменным желанием проучить бедную маленькую Мартину за «упрямство». Даже Дианины обноски, заявила директриса, слишком хороши для такой мерзкой, отвратительной, строптивой девчонки.